— Нет, — кокетливо смеется он. — Шар-пей. Ударение на последний слог.

Утаренье на паслетний слок.

— Ну, все равно, — говорю я, выпрямляюсь и улыбаюсь ему по-мальчишески, — красивая собака.

— О, спасибо, — говорит он. И потом, шепотом, добавляет: — Он стоит мне целое состояние.

— Серьезно? Как это? — говорю я, опять отпускаюсь на корточки и глажу собаку. — Привет, Ричард, привет, красавец.

— Вы не поверите, — говорит он. — Видите, вот эти мешки у него вокруг глаз нужно подтягивать каждые два года — хирургическим путем, так что мы ездим с ним в Ки-Уэст — там есть одна ветеринарная клиника, единственная, которой я действительно доверяю. Здесь обрезать, там подшить — и Ричард опять замечательно видит, правда, малыш? — Он одобрительно кивает, глядя на то, как я глажу его собаку.

— Ну, — говорю я, — выглядит он замечательно.

Пауза. Я смотрю на собаку. Ее хозяин все еще смотрит на меня, и, наконец, не выдерживает и нарушает молчание.

— Послушайте, — говорит он. — На самом деле, мне неудобно об этом спрашивать…

— Да нет, продолжайте, — говорю я ободряюще.

— Господи, это так глупо, — он смущенно хихикает.

Я смеюсь:

— Почему?

— Вы не модель? — говорит он и еще громче смеется. — Могу поклясться, я вас видел в журнале или еще где-то… но точно видел.

— Нет, я не модель, — говорю я, решив быть честным. — Но я польщен.

— Ну, просто вы смотритесь прямо как кинозвезда. — Он делает какой-то неопределенный жест. — Ну, я не знаю… — он умолкает, а потом шепелявит себе под нос — я клянусь, он шепчет сам себе: — Ой, прекрати сейчас же, ты себя дураком выставляешь.

Я наклоняюсь, делая вид, что поднимаю кейс, но кейс стоит в тени, и поэтому старый педик не видит, как я вытаскиваю оттуда нож, самый острый, с зазубренным наконечником, и я cпрашиваю его, сколько он заплатил за Ричарда, спрашиваю как бы между прочим, но при этом продуманно, даже не оглядевшись по сторонам, чтобы проверить, не проходит ли кто мимо нас. Одним мягким движением я быстро хватаю собаку за шею и держу ее левой рукой в круге света от фонаря, а она вгрызается мне в руку, пытаясь прокусить перчатки, ее челюсти клацают, но я просто усиливаю хватку, и собака уже не лает, я слышу, как хрустит ее трахея у меня под рукой. Я вонзаю зазубренное лезвие ей в желудок, и вспарываю ее безволосое брюхо, из разреза хлещет бурая кровь, ее лапы все еще дергаются и царапают меня, красные и синие кишки вываливаются наружу, и, наконец, я бросаю собаку на тротуар, а педик просто стоит столбом и все еще сжимает в руке поводок; все это случилось так быстро, что он просто остолбенел от ужаса, он в шоке таращится в одну точку и все повторяет: «О боже, о боже», — а шарпей из последних сил подволакивает свое тело, виляя хвостом и повизгивая, и начинает лизать и обнюхивать груду собственных внутренностей на тротуаре, часть их так и торчит у него из брюха, а потом он выгибается в предсмертных конвульсиях, а я резко встаю и оборачиваюсь к хозяину, толкаю его назад — толкаю рукой в окровавленной перчатке, — и бью его снова и снова ножом в лицо и в голову, потом двумя быстрыми движениями перерезаю ему глотку, и фонтан буро-красной крови бьет в белый BMW, припаркованный у тротуара, с такой силой, что в машине включается сигнализация. Из растерзанного горла старого педераста вырываются еще четыре фонтанчика крови. Звук как от спрея. Он падает на мостовую, шатаясь, как пьяный; кровь все еще хлещет, я вытираю нож насухо об его пиджак, убираю обратно в кейс и ухожу, но прежде, чтобы удостовериться, что педик действительно мертв, а не притворяется (они иногда притворяются), я дважды стреляю ему в лицо из пистолета с глушителем, и тогда уже ухожу, чуть не поскользнувшись в луже крови, которая натекла возле его головы, я спускаюсь по улице и выхожу из темноты и, как в кино, появляюсь возле D'Agostino, продавцы приглашают меня зайти, и я использую просроченный купон, чтобы купить пачку овсяных хлопьев, а девица на кассе — черная тормознутая дура — этого не просекает, она не замечает, что купон уже просрочен, хотя я покупаю всего одну вещь, и, как ни странно, но это меня возбуждает, я выхожу из магазина, открываю пачку хлопьев, на ходу зачерпываю их горстями и отправляю в рот, пытаюсь одновременно насвистывать «Hip to be Square», а потом открываю зонтик и несусь сломя голову по Бродвею, сначала — в одну сторону, потом — обратно и снова назад, я кричу, как баньши, и пальто у меня развевается, как старинный широкий плащ.

Сегодня — бесконечно раздражающий меня ужин в Raw Space с Кортни, которая непонятно почему выпендривается: все время задает вопросы о том, чем кормят на курортах, о Джордже Буше, Тофутти и прочих персонажах, которых можно увидеть только в кошмарном сне. Я не обращаю на нее никакого внимания, но это не помогает, и на середине фразы — (Page Six, Джеки О) я ищу спасения у официанта: заказываю холодный суп из мидий с кукурузой и лимоном с арахисом и укропом, императорский салат с руколой и филе рыбы-меч с горчицей на киви. Правда, я это уже один раз заказывал, о чем он и сообщает. Я смотрю на него, даже не пытаясь скрыть удивления, и мрачно улыбаюсь.

— Да, заказывал, точно.

Флоридская кухня выглядит впечатляюще, но порции маленькие и дорогие, особенно в таком месте, где на каждом столе блюдце с цветными мелками. (Кортни рисует на своей бумажной подстилке вензель Laura Аshley, я же рисую на своей внутренности Моники Ластгарден и когда Кортни, очарованная моим рисунком, спрашивает, что это, я отвечаю: «М-м-м… арбуз.» Счет, который я оплачиваю своей платиновой карточкой American Express, оказывается больше трехсот долларов. Кортни неплохо выглядит: на ней — шерстяной жакет Donna Karan, шелковая блузка и кашемировая юбка. Неизвестно почему я сегодня надел смокинг. Сегодня утром в Шоу Патти Винтерс говорилось о новом виде спорта под названием «метание пигмеев».

Пока я подвожу ее к «Nell's», где, как предполагалось, мы должны выпить с Мередит Тейлор, Луизой Самуэльсон и Пирсом Тауэрсом. Я говорю Кортни, что мне надо купить наркотиков, и обещаю вернуться до полуночи.

— Да, и передай Нелл привет, — добавляю я небрежно.

— Господи, да купи ты здесь внизу, если тебе так надо, — хнычет она.

— Но я договорился, что заеду туда. Паранойя. Понимаешь? — ною я в ответ.

— У кого паранойя? — спрашивает она, глаза прищурены. — Не поняла.

— Милая, наркотики, которые продаются здесь внизу, обычно оказываются слабее, чем сахарозаменитель, — говорю я ей. — Ты ведь сама знаешь.

— Патрик, меня не впутывай, — предупреждает она.

— Просто иди туда и закажи мне пиво Foster's, ладно?

— Куда ты идешь на самом деле? — спрашивает она спустя мгновение, теперь уже с подозрением.

— Я еду к Ноджу, — говорю я. — Я покупаю кокаин у Ноджа.

— Нодж — шеф-повар в «Шезлонге», — говорит она, пока я выпихиваю ее из лимузина. — Нодж не торгует наркотиками. Он шеф-повар!

— Не надо истерики, Кортни, — вздыхаю я, подталкивая ее в спину.

— Только не ври мне насчет Ноджа, — ноет она, сражаясь за то, чтобы остаться в машине, — Нодж — шеф-повар в «Шезлонге», понял?

Я остолбенело смотрю на нее, мне в глаза бьет резкий свет фонарей, висящих у входа в «Nell's».

— Я имею в виду Фидлера, — наконец смиренно признаю я. — Я еду к Фидлеру.