вчера вечером? Если ты скажешь, что с Эвелин, то я тебя ударю.

— Барабанщик, вроде бы, не в Armani, — кричу я. — И не в Emporio. Совсем ничего не вижу.

— Я не знаю, который из них барабанщик, — кричит в ответ она.

— Спроси у Эшли, — предлагаю я.

— Эшли? — кричит она, перегибаясь через Пола и стуча Эшли по ноге. — Который из них Ледж?

Эшли что-то кричит ей в ответ, что я не слышу, потом Кортни опять поворачивается ко мне и пожимает плечами.

— Она говорит, ей не верится, что она в Нью-Джерси.

Керрутерс просит Кортни поменяться с ним местами. Она что-то ему выговаривает и кладет руку мне на бедро. Я напрягаю мышцы, и оно становится твердым, как камень, и ее рука восхищенно замирает. Но Луис не отстает, и Кортни кричит мне, вставая:

— Сегодня, я думаю, нам не помешает закинуться!

Я киваю. Солист, Боно, визжит что-то вроде: «Where the Beat Sounds the Same», — Эвелин с Эшли уходят, чтобы купить сигарет, посетить дамскую комнату и выпить чего-нибудь освежающего. Луис садится рядом со мной.

— Девушки скучают, — кричит он.

— Кортни просит достать кокаина, — кричу я.

— О, замечательно. — Он сразу мрачнеет.

— У нас где-нибудь столик заказан?

— В «Брюсселе», — кричит он, взглянув на свой Rolex. — Но я что-то сомневаюсь, что мы успеем.

— Если мы не успеем, — предупреждаю я, — я вообще никуда не пойду. Можете высадить меня около дома.

— Успеем, — кричит он.

— А если нет, как насчет японской кухни? — предлагаю я, немного смягчившись. — В верхнем Вест Сайде есть один неплохой суши-бар. Называется «Лезвия». Шеф-повар раньше работал в «Исоито». Этот бар получил очень высокий рейтинг в «Загате».

— Бэйтмен, я ненавижу японцев, — кричит мне Керрутерс, закрыв одной рукой ухо. — Маленькие узкоглазые уроды!

— Что, — ору в ответ, — что ты такое несешь?!

— Знаю-знаю, — кричит он, выпучив глаза. — Они зарабатывают больше нас, но они ничего нового не придумывают, они, суки, просто приноровились воровать наши изобретения, доводить их до ума, а потом нам же и продавать, мудаки хитрожопые.

Я смотрю на него и не верю своим ушам, потом смотрю на сцену, на гитариста, который бегает кругами, на Боно, который носится взад-вперед, раскинув руки, потом — снова на Луиса. Его лицо по- прежнему налито кровью, он все еще таращится на меня, широко распахнув глаза, у него на губах поблескивает слюна, но он молчит, ничего не говорит.

— Ну а «Лезвия» тут при чем, а? — говорю я, наконец. Я действительно не понимаю. — Вытри рот.

— Я поэтому и ненавижу японскую еду, — кричит он в ответ. — Сашими. Калифорнийские роллы. Буэ-э-э, — он поднес руку к горлу и сделал вид, будто его тошнит.

— Керрутерс… — я умолкаю, глядя на него в упор, не в силах вспомнить, что я хотел сказать.

— Что, Бэйтмен? — спрашивает Керрутерс, наклоняясь ко мне.

— Слушай, что за дерьмо, у меня в голове не укладывается, — кричу я ему. — У меня в голове не укладывается, что ты не заказал места на попозже. Теперь нам придется ждать.

— Что? — орет он в ответ, приложив руку к уху, как будто так лучше слышно.

— Теперь нам придется ждать! — кричу я громче.

— Это не проблема, — орет он в ответ.

Солист оборачивается к нам со сцены, стоит, простирая руки; я отмахиваюсь от него.

— Это не проблема? Это не проблема?! Нет, Луис. Ты не прав. Это проблема.

Я оборачиваюсь к Полу Оуэну, который, кажется, тоже скучает не меньше: сидит, зажав уши руками, но при этом все-таки умудряется общаться с Кортни.

— Нам не придется ждать, — кричит Луис. — Даю слово.

— Да заткнись ты, придурок, — кричу я в ответ. — Пол Оуэн все еще занимается счетами Фишера?

— Не злись на меня, Патрик, — орет Луиc в отчаянии. — Все будет в порядке.

— Ладно, забыли, — кричу в ответ. — Слушай! Пол Оуэн все еще занимается счетами Фишера?

Керрутерс смотрит на Пола, потом — опять на меня.

— Да, по-моему, да. Я слышал, у Эшли хламидиоз.

— Мне нужно с ним поговорить, — я пересаживаюсь на свободное место рядом с Оуэном.

Но когда я сажусь, на сцене происходит что-то странное, что привлекает мне внимание. Боно движется по сцене, как будто следуя за мной, он смотрит мне прямо в глаза и опускается на колени у края сцены. На нем черные джинсы (возможно, от Gitano), сандалии и кожаный жилет на голое тело. Тело у него белое, потное, и совсем не накачанное, мышц вообще не заметно, грудь покрыта редкими волосами. На голове у него — ковбойская шляпа, волосы собраны в хвост, он ноет что-то траурное, я расслышал слова: «Герой — насекомое в этом мире», — а на его губах играет слабая, едва заметная и все же явная ухмылка, она становится заметнее, его глаза загораются, а задник сцены становится красным, и на меня вдруг накатывает волна пронзительных ощущений, прилив интуитивного знания, и я словно вижу, что творится в сердце Боно, и мое собственное сердце бьется быстрее, и я понимаю, что в это мгновение я получаю от него некое невидимое послание. Я вдруг понимаю, что у нас есть что-то общее, что мы словно скованы одной цепью, и я могу поверить даже в то, что все, кроме нас, исчезли, музыка затихает, замедляется, и его послание, невнятное вначале, теперь становится более властным, и Боно кивает мне, а я в ответ киваю ему, все вокруг проясняется, мое тело горит, и неизвестно откуда возникает мерцание огней, оно охватывает меня. я его слышу, чувствую, вокруг меня парят оранжевые буквы, складывающиеся в слова: «Я… ДЬЯВОЛ… КАК… И… ТЫ…»

…А потом все — и зрители, и музыканты — появляются снова, и ритм медленно нарастает, и Боно чувствует, что я получил его послание — и я чувствую, что он знает, что я отвечу, — он доволен, он отворачивается, а меня бьет дрожь: в ушах звонит, щеки горят, член встал и пульсирует так, что мне больно, руки трясутся. Но внезапно это прекращается, как будто кто-то выключил свет, и задник сцены начинает мигать. Дьявол Боно уже на другой стороне сцены, и все чувства, бурлящие в сердце и голове, вдруг утихают. Теперь мне еще больше хочется разузнать о счетах Фишера, которыми занимается Оуэн, эта информация кажется жизненно необходимой, она гораздо важнее той связи, что возникла на миг между мной и Боно, который кажется призрачным и далеким. Я поворачиваюсь к Полу Оуэну.

— Эй, — кричу я. — Ну как?

— Вон те парни… — он показывает на парней, стоящих в проходе у дальнего края первого ряда, разглядывающих толпу и о чем-то друг с другом болтающих. — Они показывали на Эвелин, Кортни и Эшли.

— А кто они? — кричу я, — они от Оппенгеймера?

— Нет, — орет в ответ Оуэн. — Я думаю, это администраторы, подыскивающие девочек, которых можно отвести за сцену и там трахнуть.

— А, — усмехаюсь я. — А я думал, что они в Barney's работают.

— Нет, — кричит он. — Их называют секс—координаторы.

— А ты-то откуда знаешь?

— Мой двоюродный брат — менеджер «All We Need of Hell», — орет он.