— Поймала на второй линии, — Макдермотт с сомнением подталкивает меня локтем.

— Заткнись, Макдермотт, — говорит Фарелл, дергая Крейга за подтяжки. — Чтоб тебе с нищенкой переспать.

— Ты, Фарелл, упустил из виду одно обстоятельство, — говорит Престон. — Макдермотт сам нищий.

— Кстати, а как там Кортни? — интересуется Фарелл, хитро поглядывая на Крейга.

— Просто скажи «нет», — смеется кто-то.

Прайс отрывается от телевизора, смотрит на Крейга, потом — на меня, показывает на экран и говорит, пытаясь скрыть свое недовольство:

— Глазам не верю. Вид у него совершенно… нормальный. Как будто он… вообще ни при чем. Такой… безобидный.

— Дурак дураком, — говорит кто-то. — Проходи, проходи.

— Идиот, Он и есть безобидный. Был безобидным. Таким же безобидным, как ты. Но он сотворил все это дерьмо, а ты даже не смог провести нас в «150», и что тут скажешь? — Макдермотт пожимает плечами.

— Просто у меня в голове не укладывается, как так можно: казаться таким… элегантным и при этом быть по уши в дерьме, — говорит Прайс, пропустив мимо ушей замечание Крейга и не глядя на Фарелла. Он вынимает сигару и изучает ее с горестным видом. Мне по-прежнему кажется, что у Прайса на лбу — грязное пятно.

— Может быть, это все из-за Нэнси? — высказывается Фарелл, оторвавшись от своего Quotrek'а. — Может быть, это ее рук дело?

— Не знаю, блядь, как можно к этому относиться с таким пофигизмом?! — Судя по голосу, Прайс, с которым явно творится что-то не то, действительно ошеломлен Ходят слухи, что он проходит курс реабилитации.

— Некоторые рождаются пофигистами, — улыбается Фарелл, пожимая плечами.

Я смеюсь, потому что Фарелл уж точно никакой не пофигист, и Прайс укоризненно на меня смотрит и говорит:

— Кстати, Бэйтмен… а ты чего, блядь, такой радостный?

Теперь уже я пожимаю плечами и говорю:

— Я по жизни просто счастливый турист, — и добавляю, вспомнив, цитируя брата: — Я при деньгах и нос в кокаине, вот такой вот рок-н-ролл.

— Будь таким, каким хочешь и можешь быть, — добавляет кто-то.

— Нет, ребята, — Прайс никак не уймется. — Вы посмотрите, — он пытается оценить ситуацию рационально. — Он ведь строит из себя этакого безобидного чудаковатого старикашку. Но внутри… — Он умолкает. Мне вдруг становится интересно, что он скажет дальше. — Внутри… — Прайс не может закончить фразу, не может добавить три правильных слова: мне все равно. Он меня разочаровывает, но в то же время я искренне за него рад.

— Внутри? Что внутри? — говорит Крейг со скучающим видом. — Ты не поверишь, но мы тебя слушаем. Продолжай.

— Бэйтмен, — говорит Прайс, немного смягчившись. — А ты что думаешь?

Я поднимаю глаза, улыбаюсь и ничего не говорю. Где-то — может быть, в телевизоре? — играет гимн. С чего бы вдруг? Я не знаю. Может быть, перед рекламным блоком. Завтра в Шоу Патти Винтерс — вышибалы из клуба «Nell's»: Где-то они теперь? Я вздыхаю и пожимаю плечами. Мне все равно.

— Хороший ответ, — хмыкает Прайс и добавляет: — Ты просто псих ненормальный.

— Это — самая ценная информация, которую я слышу с… — я смотрю на свой новый застрахованный золотой Rolex. — Это Макдермотт, что ли, заказал всем сухого пива? Господи, я хочу виски.

Макдермотт ухмыляется и рявкает:

— Милая крошка, стройные ножки. Длинная шейка и все дела.

— Очень культурно, — кивает Гудрич.

Найджел Моррисон, весь из себя утонченный, стильный англичанин, подходит к нашему столику; в петлице его пиджака от Paul Smith — цветок. Но он не может задержаться надолго, потому что ему надо встретиться в «Delmonico» с друзьями, Ианом и Люси, которые тоже англичане. Он практически сразу уходит, и я слышу, как кто-то фыркает:

— Найджел. Паштет из животного.

Кто-то еще говорит:

— Послушайте, кто-нибудь в курсе, что пещерные люди были покрепче нас в смысле характера?

— А кто занимается счетами Фишера?

— Фишер — это фигня. Вот Шепард — это да.

— Это не Дэвид Монроу? Тот еще прожигатель жизни.

— О господи.

— Да ради бога.

— …худой и желчный…

— А что я с этого буду иметь?

— Какой Шепард, который актер? Или счета Шепарда?

— Богатые люди с дешевыми стереосистемами.

— Нет, девушки, которые пьют наравне с мужиками.

— …мудозвон как он есть…

— Прикурить? Симпатичные спички.

— А что я с этого буду иметь?

— …бла-бла-бла… По-моему, это я сказал:

— Мне надо вернуть кассеты в видеопрокат.

Кто-то уже достал сотовый телефон Minolta и вызвал такси. Я не прислушиваюсь к разговору у нас за столиком, я наблюдаю за парнем — точь в точь Маркус Холберстам, — который расплачивается и собирается уходить, а потом кто-то спрашивает, ни с того, ни с сего: «Но почему?», — и хотя я очень горжусь тем, что мне удается сохранять хладнокровие, и не дергаться, и соответствовать тому, что окружающие думают обо мне, я слышу вопрос и машинально его осмысливаю: «Почему?» — и машинально же отвечаю, от фонаря, безо всякой причины, я открываю рот, и слова текут сами собой, такой вот итог для идиотов:

— Ну, хотя я знаю, что должен был сделать это, и зря я этого не сделал, но мне уже двадцать семь, а это…жизнь, какой она кажется в барах и клубах Нью-Йорка, а может быть, и не только Нью-Йорка, а вообще, везде, в конце нашего века… и так, как мне кажется, ведут себя люди… это и значит — быть собой, быть Патриком, так что… в общем…

Я умолкаю, вздыхаю, слегка пожимаю плечами, и снова вздыхаю, а над одной из дверей, занавешенной красной бархатной шторкой, висит табличка, на которой написано красными буквами в тон занавеске: ЭТО НЕ ВЫХОД.

Ucla, Stanford — престижные американские университеты