этому то пути прошло развитие западных обществ, с самой ранней эпохи поставивших личность выше всяких других определений.

Наше древнее общество, как мы упомянули, сложилось путем непосредственного распространения рода, путем непосредственного нарождения, без участия каких либо пришлых, чуждых ему элементов. Варяжское завоевание распустилось в нашем быту, как капля в море, почти не оставив следа. Своеобразная сила нашего быта была так велика, что самая реформа и можно сказать революция Петра оказалась во многом совершенно бессильною. Естественно, что характер, существо и свойство нашей русской власти вполне должны были выразить существо самого быта. Существом нашего быта, единственный и вполне непосредственным его источником, единственною и непосредственною его силою был род. Поэтому наша древняя власть была власть по преимуществу родовая. Где бы и в какой бы форме она не возникала, она везде и всегда была властью отеческою со всеми своими свойствами, с одной стороны, с непомерною жестокостью безотчетного произвола, пред лицом которого не могло существовать даже и малейших понятий о каком либо праве; а с другой с тою любовною родственностью в отношениях, которая всегда ставила ее в непосредственные родственные, братские отношения к подвластной среде. Такими свойствами нашей власти и самого быта определяется и особенное своеобразие нашей истории. В западном обществе в основу бытового развития, а следоват. и в основу бытовой власти легли отношения завоевателей, дружинников или собственно право сильного, след. право личное. Там властные отношения и властный человек всегда, везде и во всем руководились этою основною идеею своей жизни; властный человек всегда и везде понимал себя, чувствовал себя, как победитель; подвластный понимал и чувствовал себя, как побежденный. Оба чувствовали себя чужими друг другу и на этой идее установляли свои отношения. Бытовою связью людей руководило там по преимуществу право, закон. У нас, на оборот, всякое движение жизни, всякое бытовое отношение, и всю бытовую связь людей одухотворял смысл рода. Все наше общество по духу своей внутренней жизни представляло одну громадную совокупность родни, где не было и не могло быть членов, строго разграниченных своими правами. По этому у нас все общественные разряды людей или их отношений, напр. сословия, сливались можно сказать органически в какую то общую, жизненно — цельную массу, так что трудно указать, где собственно начинается и где оканчивается тот или другой разряд. Все по своему духу сливалось в один жизненно-цельный организм рода. И так как род разграничивает людей только по рождению, т. е. по лестнице физического старшинства, то очевидно, что в этом организме все частицы должны были распределять и различать свои отношения только в меру такого старшинства. Так наши старые предки и понимали себя, и разверстывали по этому смыслу все свои бытовые отношения. Старшие, т. е. почему либо властные, идеализировали себя или свое общественное положение характером отцов, свою власть характером власти отеческой; младшие, т. е. подвластные в каком бы ни было смысле, идеализировали свое положение характером детей, вообще малолетних, несовершеннолетних. Смысл таких именно, а не других житейских отношений высказывался всюду, во всех крупных и мелких обстоятельствах, во всех частных и общих случаях, с эпическою первозданною наивностью, которая очень наглядно обнаруживала, как еще глубоко и широко лежали в общественной почве корни быта доисторического.

Если западный властный человек, в средний век своей истории, смотрел везде победителем, завоевателем, смотрел на подвластную среду, как на свое завоевание; то наш властный человек даже и до сих пор смотрит отцом-опекуном, смотрит на подвластных или вообще на меньших, подчиненных, как на малолетних, несовершеннолетних, недорослей в общественном смысле и никогда не думает, как думал Петр Великий, что он прежде всего только первый, передовой слуга обществу; а напротив, всегда убежден, подобно царю Алексею Михайловичу, что для управляемого общества он отец-опекун, что его обязанности к обществу, равно как и права, суть обязанности и права отеческие, опекунские, а не гражданские. В этом-то заключается все глубокое, коренное различие нашего востока от европейского запада; отсюда и различие истории, культуры, всей жизни, со всеми ее понятиями и движениями.

Строгое разграничение прав победителей и побежденных на западе, это отчетливое понимание, чувствование себя чужими друг другу, совершенное отсутствие в бытовых общественных отношениях понятий родни, поставило тамошнее общество, как говорится, на ножи; но вместе с тем повело к выработке таких же строгих, точных и до мелочей отчетливых определений равноправности и полноправности человеческой личности вообще; повело к учению и практическому водворению идеи о правах человека, как человека, независимо от его случайных, т. е. родовых, политических или общественных определений; одним словом выдвинуло на первый план бытовых отношений достоинство человеческой личности, эту коренную и неизменную силу человеческого развития. К той же цели мы должны были идти иным путем. Родовой дух, управлявший нашим развитием, по свойству и характеру собственного своего начала, препятствовал строго и точно распределить или разграничить возникавшие у нас права и бытовые отношения; он сливал все в одну нераздельную массу родства. Личность в строгой определенности своих прав была для него явлением совершенно непонятным. Он понимал личность только, как известное рождение, старшее, или младшее, но не более как рождение. Для него личность служила только выразителем известного рода, отчества. Она определялась только правами родовыми, а не личными.

Державшееся родовым духом наше общество в своем социальном развитии ничего другого не могло и выработать, как одно плотное, жизненно-связанное единство. Таким образом, к социальному единству мы шли через род, в то время, как западное общество шло к нему же через личность. Там община явилась совокупностью независимых друг от друга, равноправных личностей, у нас совокупностью родни. Там в жизни господствовала идея личности, у нас идея родни, иначе идея детской зависимости.

Общество, если обозначим этим словом так называемый свет или по старому мир, т. е. существо и склад людского общежития, людской общительности и общественности, — вверху как и внизу, во всех своих сферах и видах, основою своих отношений кладет всегда известное достоинство личности, известную честь лица, разумея в этом совокупность личных или других каких качеств, наиболее уважаемых, и наиболее ценимых в человеке. Словом сказать, всякое общество всегда живет идеалом хорошего человека, понимая и рисуя этот идеал под условием своего развития, своего времени, своего гражданского положения, своих начал жизни. Западная средневековая личность искала такой идеал сама в себе, в своих собственных доблестях, в высоте собственного своего достоинства, ставила целью своих идеализаций самое себя, свою индивидуальность. Рыцарь не потому становился рыцарем, что его посвящали в это звание, а потому именно, что личными качествами и доблестями он вполне достоин был этого посвящения, воплощал собою идеал достойного человека.

У нас, наоборот, идеал хорошего, достойного человека личность искала не в самой себе, а в своем отечестве, в своем роде, именно в своем родовом старшинстве. По нашим старым понятиям человек почитался в обществе достойным не потому, что на самом деле высок был своими нравственными или умственными качествами или какими заслугами и доблестями, а прежде и первее всего потому, что высок был своим родовым старшинством, т. е. старшинством своего рода или старшинством в своем роде. По крайней мере так, а не иначе, думало об этом общежитие, так понимала личное достоинство наша старая общественность. Место в обществе человеку указывали его род, его отечество, а не личные таланты или доблести.

Общественное значение личности лучше всего конечно характеризуется понятиями о личной чести. Рыцарская честь строго и щекотливо охраняла именно неприкосновенность личности, придавала личности высокий нравственный смысл и всегда была готова поддерживать этот смысл с решимостью Дон Кихота. Честь рыцаря лежала в идее собственного его достоинства. Напротив, честь русской личности лежала в идее достоинства ее рода или ее отечества. Русская боярская честь, т. е. самая развитая и высокая по общественному положению, с таким же донкихотством ставила личность под батоги (палки), кидала в тюрьму, кидала под стол за царским обедом, подвергала ее жестокой царской опале и все это делала с единым стремлением охранить неприкосновенность своего рода или отечества [6]. Лицо здесь было только средством, орудием для охранения и возвышения представлений о чести рода.

Вообще в нашем обществе, отечество личности, ее родовое