Лиза приготовилась хлопать: романс, судя по всему, кончался. Она надеялась, что этот шумный жест и непременные слова, которые подобают моменту, помогут ей сдержать слезы. А растрогана она была глупейшим образом, до неприличия, особенно рефреном:

Откуда вдруг такой наплыв воспоминаний, щемящей тоски? Неужто это те самые стихи, что были у всех на устах в давнее, довоенное время, когда ей, маленькой девочке, читала их тетя Ляна?

Она угадывала слова, еще не слыша. Вот сейчас пойдут последние. Удивительно, как берет за сердце этот сдержанный баритон!

Нет, ей уже не справиться с волнением и тоской, слова — те самые, а за ними — улыбающееся лицо тетушки, дом с тутовым садом на бульваре Паке и тогдашние печали. Лизе казалось, что она бесконечно несчастна, что никто ее не понимает и никто никогда не поймет. Молодость была наказаньем. А все мечты пошли прахом, когда ее выдали замуж за важного чиновного господина, — ей всегда, всегда не везло… Даже поплакать вволю нельзя, забиться куда-нибудь, слушать романс и плакать…

— Перепишите мне слова! — отрезвил ее голос Дорины с другого конца стола. — Прелесть!

— Слова давние, — ответил г-н Стамате, смешавшись, — новая только мелодия… мне нравится, душевная…

И украдкой взглянул на Лизу, но та не заметила. Стамате явно не ожидал, что будет иметь такой успех. И петь-то согласился после долгих уговоров. Первый раз в доме, малознакомые люди… Однако какая приличная публика, особенно хозяева. Устроить столь грандиозный прием в каких-то Фьербинцах, захудалом сельце в трех десятках километров от столицы…

— Немного вина, если не трудно, только разбавь из сифона, — попросил Стере, через стол протягивая Лизе стакан.

Та еле скрыла осуждение во взгляде. Какая пошлость! После романса! И это мой муж…

— Но чьи же слова? — допытывалась Дорина. — Я их впервые слышу.

Она говорила нарочито громко, чтобы ее слышал капитан Мануила.

Она прекрасно понимала, зачем родные устроили этот прием, назвали столько гостей сюда, в деревню. «Хотят устроить мою судьбу»… Ей было смешно. Поглядывая на капитана Мануилу и видя, как деликатно он кушает, как неусыпно следит, чтобы локти не попали на стол, она чувствовала себя участницей фарса: ей отведут роль кисейной барышни, а ему — жениха… Помолвка. Мыслимое ли дело? Только познакомились — и пожалуйста!

— На Баковию непохоже, — произнесла она так же громко. — Аргези? Нет, не он… — А мысленно добавила: «Приведем-ка вас в смущение этими именами, господин капитан».

— Чьи слова, право, не знаю, — извиняющимся тоном ответил Стамате. — Знаю только, что очень давнишние…

Капитан Мануила все это время, не поднимая глаз, слушал хозяйку дома.

— В такой обстановке, — журчала г-жа Соломон, — я тоже, господин капитан, не могу сдавать внаем квартиру. Вы знаете, господин капитан, чего только сейчас не болтают о домовладельцах…

Она поднесла к губам сигарету, красиво затянулась, чуть прижмурив глаза. Нет, этот молодой человек невыносим. Как воды в рот набрал, даже и не думает поддерживать беседу. Может, он в столбняке от Дорининых чар?

Капитан не смел взглянуть на тот конец стола, откуда стреляла вопросами Дорина. Еще по дороге во Фьербинцы, когда они со Стере остались одни в машине, ему дали понять, что тянуть с решением нельзя. Родители Дорины не расположены ждать. Этой осенью она сдала на лиценциата. Конечно, не нужда заставила ее получить профессию — господин капитан это, разумеется, понимает, но такая уж она, любит учиться. И нот теперь родители хотят подобрать для нее хорошую партию. Вариантов много. Дорина же говорит, что медовый месяц она представляет себе как каникулы, и непременно за границей…

— Кому еще кофе, господа? — спросил г-н Соломон, вскидывая руку.

Г-жа Соломон даже вздрогнула. Какое облегчение — наконец-то есть предлог покинуть этого бирюка.

— Вы меня отпустите на секундочку? Надо посмотреть, что там с кофе…

Капитан Мануила вспыхнул и закивал головой, как бы говоря: «Боже мой, сударыня, ну разумеется. Кому же, как не вам, хозяйке…» Но ненароком встретил глаза Дорины, прочел в них, как ему показалось, благосклонность и осмелел.

— Я вижу, мы любим поэзию? — вдруг обратился он к ней.

За столом разом наступило молчание. Дорина покраснела и затеребила пальцами жемчужины ожерелья. Предвкушая дискуссию о литературе, Стамате слегка налег на стол, приготовившись слушать.

— Мне просто нравятся некоторые поэты, — ответила Дорина. — Особенно современные.

— Заметил, заметил, — улыбнулся капитан Мануила. — Вы не узнали, чей романс, хотя не такая уж это глубокая древность. Раду Росетти.

Лиза посмотрела на капитана с изумлением. Да он не так уж и прост, выходит… Конечно, это Раду Росетти. У тети Ляны были томики его стихов, она и сейчас, столько лет спустя после тетиной смерти, помнит полочку с книгами в гостиной, в старом доме на бульваре Паке; книги стояли, пока тетя Ляна не умерла — от туберкулеза, как и все ее сестры. Лиза тогда уже ходила в лицей. Она помнит, что смотрела на заветную полочку горящими глазами. Там была и новинка, «Ион»[20], но Лиза втайне предвкушала, как теперь, после тетиной смерти, она возьмет себе те два томика насовсем, никому в голову не придет спохватиться. Однако все мечты пресек мамин голос: «Ничего не трогать, крутом микробы!» Книжки потом сожгли, так ей сказали, сожгли и бельевую корзину с подшивками «Литературного мира»…

— Раду Росетти, Господи Боже ты мой, какой поэт! — воскликнул Стере. — Мне довелось познакомиться с ним в войну…

Лиза опустила глаза. Всего на девять лет старше меня, а кажется таким старым, таким чужим… И кто его просит стариться вот так, в одиночку, будто только в пику ей, чтобы непрерывно напоминать, что он знавал другие времена, что он — другое поколение.

Г-н Соломон, воспользовавшись тем, что завязался общий разговор, под шумок покинул гостиную. Завернул в буфетную и, притворив за собой дверь, окинул хозяйским оком бутылки и сифоны, размещенные в ведрах со льдом. Потом заглянул в спальню. Г-жа Соломон курила перед зеркалом, левой рукой поправляя прическу.

— Ты знаешь, вино все прикончили, — объявил г-н Соломон.

Г-жа Соломон пожала плечами, ленивой походкой отошла от зеркала и села на край кровати.

— Но и обед кончился, слава Богу, — проронила она со скукой в голосе.

— Однако все прошло превосходно, — заметил г-н Соломон. — И стол ломился. Ты говорила, цыплят