— Мы тут подумали, что вот это может нам помочь.

— Что это?

— Черновик заявления для прессы. Если какая-либо информация по этому делу дойдет до общественности, то вот в таком виде.

Пока она просматривала заявление, он продолжал объяснять:

— Публикация этого заявления будет означать, что следователи заняли более жесткую позицию в связи с тем, что ни одна из известных полиции жертв не желает сообщить какие-либо данные о насильнике и свидетельствовать против него.

— И это действительно так? — спросила она, отрываясь от листка.

Сэмпсон уже хотел было ответить, но тут у меня что-то случилось с горлом, и я его перебил. Закашлялся. Прием был неуклюжий, но он отлично сработал.

— Можно вас попросить принести стакан воды? — обратился я к Мине Сандерленд. — Извините меня, пожалуйста.

Когда она вышла, я повернулся к Сэмпсону:

— Не думаю, что ей следует знать, что теперь все зависит только от нее.

— О'кей. Думаю, ты прав. — Сэмпсон кивнул, потом добавил: — Но если она спросит…

— Давай-ка я ею займусь. У меня такое ощущение, что я ее уже понял.

Мои знаменитые «ощущения» уже стали частью моей репутации, но это вовсе не означало, что Сэмпсон сразу со мной согласится. И если бы у нас было больше времени для спора, он бы не отступил так быстро. Но тут вернулась Мина Сандерленд. Она принесла две бутылки минералки «Фиджи», два стакана и даже улыбнулась.

Выпив воды, я заметил, что Сэмпсон откинулся на спинку кресла. Это был знак, что в игру вступаю я.

— Мина, — начал я, — мы хотели бы попытаться найти с вами что-то вроде общего языка. Нечто среднее между тем, о чем вы захотите рассказывать, и тем, что нам необходимо выяснить.

— И что это должно означать? — спросила она.

— Это означает, что нам совершенно необязательно располагать описанием этого человека, чтобы поймать его.

Ее молчание я расценил как свой успех.

— Я хотел бы задать вам несколько вопросов. Можете отвечать либо «да», либо «нет». Можете даже просто покачать головой, если вам так больше нравится. И если вопрос покажется вам неудобным, его можно пропустить.

Уголки ее рта чуть дрогнули в улыбке. Мой метод уступок был ей совершенно понятен. Я же хотел, чтобы наша беседа не содержала никаких угрожающих моментов.

Она убрала за ухо длинную прядь светлых волос:

— Вы можете продолжать. Пока что.

— В ту ночь, когда этот человек напал на вас, он чем-то конкретным вам угрожал, чтобы вы молчали после того, как он уйдет?

Она сначала кивнула, потом подтвердила:

— Да.

И тут у меня вдруг появилась надежда.

— Он угрожал каким-нибудь людям, которых вы знаете? Членам семьи, друзьям?

— Да.

— Он каким-либо образом связывался с вами после той ночи? Или как-то иначе давал о себе знать?

— Нет. Однажды мне показалось, что я видела его на нашей улице. Но это, видимо, был не он.

— Он угрожал вам только словами или еще чем-то? Может быть, он использовал еще какие-то средства, чтобы обеспечить ваше молчание?

— Да.

Так, тут я попал в десятку. Мина Сандерленд опустила глаза и несколько секунд смотрела на пол, потом снова взглянула на меня. Напряженное выражение на ее лице уступало место решимости.

— Пожалуйста, Мина. Это очень важно.

— Он забрал мою записную книжку, — сказала она. Немного помолчав, она продолжала: — Там была разная информация личного характера — адреса, телефоны. Семьи, моих друзей — они живут в Уэстчестере.

— Понимаю.

Я действительно все понял. Психологический портрет этого монстра уже прорисовывался.

Я молчал, считая про себя до десяти. На счете «семь» Мина заговорила вновь.

— Там еще были фотографии, — сказала она.

— Простите? Фотографии?

— Да, фотографии. Людей, которых он убил. Или по крайней мере утверждал, что убил. И… — Тут она сделала паузу, видимо, собираясь с силами перед следующим признанием, — и они были изуродованы. Он сказал, что использует хирургические скальпели.

— Мина, что еще вы можете рассказать об этих фото, что он вам показывал?

— Он выложил несколько фотографий, но я запомнила только первую. Это самое ужасное зрелище, какое я видела в жизни. — Внезапное воспоминание о пережитом отразилось у нее в глазах, и я понял, что она никогда не забудет этот ужас.

Через несколько секунд она немного успокоилась и произнесла:

— Там были ее руки… — Она снова замолкла.

— Что за руки, Мина?

— Он изуродовал обе кисти. А она была еще живая! И кричала от боли! — Тут ее голос упал до шепота. Мы зашли в опасную зону — это я понял сразу. — Он сказал, что ее звали Беверли. Как будто они были давними друзьями.

— О'кей, — мягко сказал я. — Можем на этом пока закончить, если хотите.

— Я бы хотела, — сказала она. — Но…

— Продолжайте, Мина.

— В ту ночь… у него был скальпель. И на нем уже была чья-то кровь.

Дело-то, оказывается, было чудовищное. И самым скверным было то, что если показания Мины Сандерленд соответствовали истине — да и как могло быть иначе? — то мы имели дело не просто с серийным маньяком-насильником, а еще и с серийным убийцей. И тут мой мозг снова переключился на убийство Марии и на серийные изнасилования того периода. Я попытался отвлечься хоть на минутку. Каждому делу — свой срок.

Я записал все, что сумел запомнить, сразу после беседы с Миной Сандерленд, пока Сэмпсон отвозил меня домой.

Мои предварительные наметки касательно психологического портрета преступника все больше и больше обретали смысл. Надо доверять своим первым впечатлениям. Я помню, об этом подробно говорит в своей книге Малколм Глэдуэлл.

Например, фотографии. Они помогают ему преодолевать депрессию в периоды «простоя». И еще — и это новый, самый жуткий поворот в этом деле — он использует эти «сувениры», чтобы держать жертвы в состоянии постоянного страха.

Когда мы уже ехали через Саут-Ист, Сэмпсон наконец прервал молчание.

— Алекс, я хочу, чтобы ты взялся за это дело. Официально, — сказал он. — Чтобы ты работал вместе с нами. Вместе со мной. Консультировал нас, что ли. Называй это как хочешь.

Я обернулся к нему: