нами потрясающий панегирик насилию и бандитизму. Роман Пьюзо, положенный в основу сценария фильма, разошелся в США тиражом в одиннадцать миллионов экземпляров, а фильм, вышедший на экраны летом 1972 года, уже дал свыше ста миллионов долларов чистого дохода.
Осенью 1972 года американский «Крестный отец» ворвался на экраны Западной Европы. Знамение времени: в Париже, например, дублировать этот фильм на французский язык взялся один из крупнейших кинопостановщиков — Луи Маль, пригласив лучших киноактеров Франции. Они поработали весьма старательно, и в октябре 1972 года, когда фильм был показан одновременно в двенадцати кинотеатрах Парижа, он вызвал сенсацию, а газеты посвятили детищу Пьюзо и Коппола невероятно хвалебные рецензии. «Можно предсказать, что «Крестный отец» займет свое место среди пяти или шести «монументов» кинематографа всех времен и станет навсегда самым кассовым (то есть наиболее доходным. — Ю. Ж.) фильмом», — писал 19 октября 1972 года критик газеты «Комба» Анри Шапье.
Пьюзо и Коппола ярко изобразили быт и нравы мафии, живописуя ее «золотой век», отнесенный ими к 30-м годам. Однако, как справедливо отмечала критика, этот «золотой век» бандитизма длится в США и сейчас. И фильм «Крестный отец», по определению другого известного французского кинокритика — Робера Шазаля, представляет собой «семейную симфонию» неистребимой американской ветви мафии, «где преступление рассматривается, как средство — лучшее, чем прочие, — делать бизнес и устранять конкурентов», причем «насилие и грубость нравов не мешают всем этим господам из «семьи» (синдикат преступников делится на подразделения, именуемые «семьями». — Ю. Ж.) быть добрыми отцами, замечательными мужьями, заботливыми любовниками. Жены ходят исповедоваться в церковь, пока их мужья убивают. Это — очень удобное разделение труда».
Рассказывают, что главари мафии, посмотрев фильм «Крестный отец», были настолько польщены, что выразили желание познакомиться с его постановщиками, и они были им представлены. Пьюзо и Коппола были несколько сконфужены таким развитием событий и заявили, что не ожидали такой шумной славы.
Любопытная и многозначительная деталь: как показал опрос, проведенный журналом «Ньюсуик», нравы в США настолько эволюционировали в опасном направлении, что теперь там почти никого не шокирует показ на экране самых зверских преступлений и эротики, которая все чаще приобретает характер бесстыдной порнографии. «Нравы и обычаи изменились, и фильмы стали более откровенными», — сказал один кинопрокатчик в Детройте. А его коллега в Чикаго высказался еще прямолинейнее: «Показ насилия приемлем. Это то, чего хочет народ».
И вот, к примеру, тот же Сигель, которого мы знаем по его смелым, разоблачительным фильмам как тонкого, глубоко интеллигентного мастера кинематографии, снимает фильм «Инспектор Гарри», в котором показывает, как грубый и беззастенчивый, не останавливающийся ни перед чем полицейский инспектор охотится за маньяком со снайперской винтовкой и попутно сам, без всяких угрызений совести, совершает зверства, — фильм, который, как горько заметил кинокритик парижской газеты «Комба» Рене Кинсон, «дает возможность предвидеть, что мало-помалу мир вернется к закону джунглей, где сильные будут пожирать слабых».
Как бы оправдываясь, Сигель спокойно заявил журналистам: «Если я поднажал на показ зверств, то сделал это потому, что этого требовали продюсеры и прокатчики, а следовательно, публика. Мой предыдущий фильм— «Жертвы» — потерпел провал; публике понравился лишь один кадр: как пилой отпиливали зараженную гангреной ногу Клинта Иствуда. Что же поделаешь?»
Другие постановщики таких «горяченьких» фильмов всячески подчеркивали прогрессивность своих замыслов. Так, Артур Пенн, поставивший нашумевший фильм «Маленький большой человек», сказал: «Насилие, которое мы показываем, кричит и разоблачает». А молодой, запальчивый Пекинпах, постановщик фильма «Соломенные собаки», изобилующего натуралистическими сценами садистского насилия, воскликнул: «Да, я показываю насилие! Наши предшественники изображали его романтически (речь идет о ковбойских фильмах. — Ю. Ж.), — это ошибка и проявление трусости. Я толкаю своих героев носом в грязь». И, споря с патриархом Голливуда Джоном Фордом, ныне уже покойным, он саркастически заметил: «Там, где вы тратите полчаса на убийство ковбоя, я мигом перерезаю двенадцать глоток крупным планом…»
Я не хочу полемизировать с этими постановщиками; быть может, они и впрямь руководствовались честными, разоблачительными намерениями. Но почему они не думают о своей моральной ответственности перед подрастающим поколением? Неужели они не замечают, что происходит цепная реакция: чем больше становится разгул преступности и насилия, тем дальше идут американские кинематографисты в показе этого разгула. И такие фильмы, словно сильная доза наркотика, подхлестывают развитие духовного одичания тех, кто их смотрит. Я не могу не согласиться с тем же французским кинокритиком Рене Никсоном, который писал по поводу фильма, поставленного Пекинпахом: «Успех «Соломенных собак» подтверждает: чувствительность зрителей настолько притупилась, что для того, чтобы их расшевелить, надо все больше и больше крови и насилия».
Такова была в 1972 году и без того удушливая атмосфера, в которой, как выразился журнал «Экспресс», взорвалась «бомба» Кубрика. Для того, чтобы в полной мере понять это в полном смысле слова кинематографическое событие, надо явственно представить себе ту обстановку, в которой произошел сей «взрыв», и, прежде чем рассказать о нем, я постараюсь обрисовать ее с клинически точной обстоятельностью, причем заранее прошу у читателя извинения за то, что мне придется привести немало поистине страшных и невероятных фактов. Без этого мой рассказ был бы недостоверным.
Пока же я лишь самым беглым образом опишу реакцию буржуазной кинокритики на выход в свет «Заводного апельсина» («А clockwork orange»; во Франции и Италии фильм этот вышел под названием «Механический апельсин»).
Американский журнал «Тайм» назвал этот фильм Кубрика «лучшим фильмом года».
Другой американский еженедельник — «Ньюсуик» написал: «Это уникальный вклад Стэнли Кубрика в современное киноискусство, который поднимает его над другими современными кинорежиссерами».
«Какой фильм! Это извержение вулкана. Своего рода кинематографическое землетрясение. Сопротивляться его воздействию невозможно. Эта лава образов, кипение галлюцинаций, пророческих видений, оскорблений, сарказма увлекает вас, сметает, шокирует», — заявил французский критик Жан де Баронселли в газете «Монд».
««Заводной апельсин» дает полные сборы, — писал журнал «Пари-матч», горячо рекомендуя всем своим читателям посмотреть этот фильм, — фильм-кошмар (!); показанное в нем насилие травмирует зрителя. «Заводной апельсин» — это одиссея английского малолетнего хулигана с извращенным инстинктом. Его герой Алекс — «лихой парнишка», который убивает, грабит и насилует женщин ради удовольствия. Засаженный в тюрьму, он подвергается ужасному «промыванию мозгов»; показ его — подлинный сеанс пыток для него и для нас. Буйство безумных образов, красок в стиле «поп-арта», режущей слух современной музыки (либо музыки Бетховена), фейерверк шокирующих кадров, галлюцинирующий кинематограф — фильм ядерной эры. «Заводной апельсин» можно рассматривать как шедевр».
«Феноменально! — подтверждал кинокритик Жан-Луи Бори в журнале «Нувель обсерватэр». — Два с половиной часа пролетают словно пять минут — такова сила его интеллигентности».
Я видел этот фильм в 1972 году в Стокгольме — кинозал и там был переполнен — и могу засвидетельствовать, что фильм Кубрика сделан подлинно мастерски. Он действительно построен на достоверном жизненном материале, и, когда во вступительных кадрах вы видите во весь экран нагловатую и страшненькую физиономию его главного героя — пятнадцатилетнего вожака банды подростков Алекса (роль которого блистательно играет талантливый молодой актер Малькольм Макдоуэлл) с приклеенной ради озорства дамской искусственной ресницей на веке правого глаза, вы невольно вспоминаете, что встречали таких или в этом роде развинченных парней и на Бродвее в Нью-Йорке, и на площади Пикадилли в Лондоне, и в узких улочках квартала Асакуса в Токио, и во многих других местах.
И если бы Стэнли Кубрик, осветив своим ярким кинопрожектором этого подонка, подверг его действия социальному анализу, если бы он с присущим ему мастерством рассказал, откуда берутся эти изломанные, психически искалеченные люди, и показал, что же надо сделать для того, чтобы спасти это испорченное капитализмом поколение, он сослужил бы большую службу человечеству. Но вина, или беда, Кубрика состоит в том, что его во всей этой темной и грязной истории Алекса заинтересовала лишь одна сторона: а имеют ли моральное право общество и государство пытаться как-то воздействовать на этих алексов?
