мораль звучала бы так: «Не следует линчевать людей, поскольку они, возможно, невинны». Между тем надо было бы сказать: «Не следует линчевать никого». Для того, чтобы показать действия правительства во всем их ужасе, надо было показать, что оно избирает в качестве жертвы кого-то полностью извращенного. И когда вы видите, что правительство превратило его в тупое и послушное животное, вы отдаете себе отчет в том, что делать это даже по отношению к такому созданию глубоко аморально. Если бы Алекс не был воплощением зла, было бы легко сказать: «Да, конечно, правительство неправо, поскольку он не был таким уж плохим»…

Этот пространный, но не очень ясный ответ, видимо, не удовлетворил интервьюера, и он задал уточняющий вопрос:

— Что вы думаете о росте показа насилия в кино в последние годы?

Кубрик подумал и ответил:

— Сейчас модно говорить о показе насилия в кино. Но, во-первых, нет доказательств того, что показ насилия оказывает прямое влияние на будущие действия взрослых зрителей. В действительности происходит нечто противоположное (ой ли? — Ю. Ж.). Доказано, что даже под гипнозом и в пост- гипнотическом состоянии люди не совершают актов, противных их натуре. Во-вторых, я думаю, что единственное различие между фильмами прошлого, которые считались безобидными, и теми фильмами, которые подвергнуты критике сегодня, заключается в том, что нынешние фильмы показывают насилие не классическим образом, то есть не реалистически… Рассматривать кино и телевидение как важнейший аспект распространения насилия в мире — значит игнорировать подлинные причины насилия…

Диалог продолжался:

— В противовес Руссо, вы считаете, что человек рождается плохим и что общество делает его еще хуже?

— Я думаю, что попытка Руссо переложить первородный грех человека на плечи общества ввела в заблуждение многих социологов. Натура человека, бесспорно, не является натурой благородного дикаря. Человек рождается со многими слабостями, и общество зачастую делает его еще хуже…

Я нарочно привел эти пространные выдержки из высказываний Стэнли Кубрика, чтобы документально подтвердить, сколь далек замкнутый круг его творческих идей от реальной жизни, наполненной страстями классовой борьбы, борьбы двух противостоящих социальных систем — капитализма и социализма, борьбы прогрессивных сил против сил реакции.

Этот бесспорно талантливый деятель современного кино обедняет себя, уходя от анализа коренных проблем последней трети XX века и противопоставляя им вымученную абстрактную проблему «свободы выбора между добром и злом». Именно такая исходная позиция привела к тому, что фильм «Заводной апельсин» стал, как выразился критик парижского журнала «Нувель обсерватэр», «безумной оперой бойни», где «этика выворачивается наизнанку, как перчатка, в зависимости от того, добры вы или злы».

И я не могу не согласиться с французским писателем Франсуа Нурисье, который с волнением заявил, просмотрев эту «безумную оперу бойни»:

«Хочется увидеть луч света, глотнуть глоток кислорода, но нет, на это ты не имеешь права. Но приемлемо ли самое великое произведение искусства, если в нем нет ни малейшего следа моральных ценностей? Можно заставить дрожать мелкой дрожью переполненные залы показом этих зверств, грубости, ускоренной сменой кадров, этими деформированными образами, этим музыкальным преследованием, — но разве все это не попытка превратить в произведение искусства безумные ухищрения моды? Разве это не способ обеспечить себе триумф, эксплуатируя болезни нашего времени? Для Стэнли Кубрика этот мир подл, замкнутый, как апельсин, отрегулированный, как адская машина. Зритель обречен бродить в этом бредовом мире, натыкаясь все время на замкнутые двери. Если слова еще имеют смысл, можно сказать: «Заводной апельсин» — это произведение «правого крыла». Будь Кубрик писателем, он писал бы в манере Селина[11]: он обладает визуальной находчивостью, как Селин обладал словесной изобретательностью… В «Заводном апельсине» все на свете — беспорядок и уродство, нищета, крик и лихорадочное потворство злу».

Что же касается парадоксального утверждения Кубрика, будто откровенный показ насилия в кино не влияет на действия зрителей, то жизнь доказывает обратное. В западноевропейской прессе много писалось, например, о деле орудовавшей в Лондоне «банды палачей», в которую входили десять мужчин и одна женщина. Копируя нравы Алекса и его «другов», они совершали бессмысленные и дикие зверства. Дело дошло до того, что в заброшенном сарае они устроили свою «судебную камеру», где разыгрывали «вынесение приговоров», и оборудовали самую настоящую камеру пыток, где подвергали свои жертвы невероятным мучениям, вплоть до распятия на кресте, к которому их приколачивали огромными гвоздями. Трое людей таким образом были замучены до смерти. Во главе этой банды стоял тридцатидвухлетний Чарльз Ричардсон.

Во Франции прогремело дело… группы пожарников из Френусле — Гран, которые, чтобы поразвлечься, каждую субботу и воскресенье устраивали пожары, а затем со своей пожарной командой выезжали их тушить. В эту группу входили восемь «двоюродных братьев» Алекса, в том числе трое подростков. Такая деятельность их забавляла, но им хотелось большего: они задумали вызвать крушение трансъевропейского экспресса, следующего из Парижа в Брюссель: будут трупы, кровь; пресса и телевидение покажут, как они будут разбирать обломки вагонов, — вот шуму-то будет!.. Но этих «другов» полиция схватила до того, как они привели в исполнение свой «главный» замысел… Журнал «Нувель обсерватэр» справедливо отметил 14 августа 1972 года, что эта дикая история представляет собой не что иное, как «французский вариант фильма «Заводной апельсин»».

Потрясла Францию и другая история, приключившаяся в июле 1972 года. Две девушки — Мишлин Брик, 18 лет, и ее подружка, 17-летняя Жослин С., чтобы поразвлечься, решили убить и ограбить первого попавшегося автомобилиста. Вооружившись ножами, они вышли на обочину шоссе и попросили ехавшего мимо рабочего Жан-Клода Рэя подвезти их. Тот согласился, и, когда машина выехала на безлюдный простор, эти девушки нанесли одновременно два удара ничего не подозревавшему автомобилисту. Мишлин Брик, сидевшая сзади, вонзила ему нож в спину, а Жослин С., которая была рядом с водителем, ударила его ножом в живот.

«Они приняли свое решение хладнокровно, — писал 13 июля 1972 года в газете «Франс-суар» Шарль Бланшар. — Пошли и купили ножи, дали мастеру их заострить, выбрали свою жертву на краю дороги, осуществили пункт за пунктом задуманный ими заранее сценарий. Потом ушли, покрытые кровью, даже не тронув 500 франков, которые лежали в бумажнике их жертвы. «Заводной апельсин», потрясающий фильм Кубрика о насилии, которое будет творить молодежь 2000 года, только что вышел на экран, но он уже бледнеет перед этой историей. Реальность опередила фантастику на 28 лет!»

И «Франс-суар» подтвердила это заявление очередным каскадом статистических данных. В 1971 году, например, во Франции было украдено 220 100 автомобилей и мотоциклов. 60 процентов воров были моложе 21 года, среди них много четырнадцатилетних «двоюродных братьев» Алекса. В том же году во Франции было ограблено 37 000 квартир (в 1961-м — 18 836). «Эксперты ожидают, — писала газета, — что число ограблений утроится к 1980 году. У вас 85 шансов из ста быть ограбленным в предстоящие пять лет».

В феврале 1974 года во Франции был опубликован объемистый доклад «Центральной службы изучения преступности» о преступлениях, совершенных в 1972 году. В докладе насчитывалось двести страниц большого формата с многочисленными приложениями.

Из этого доклада следует, что в 1972 году количество правонарушений и преступлений во Франции достигло 1675 507, что на 14,36 процента больше, нежели в 1971 году. При этом число вооруженных налетов с целью ограбления возросло более чем в полтора раза.

Комментируя этот доклад, парижские газеты, в частности «Монд», не без иронии отмечали, что полиция преуспевает главным образом по части обнаружения преступлений и правонарушений; что же касается раскрытия преступлений и поимки виновных, то в этой области ее успехи значительно скромнее: было задержано лишь 17,73 процента похитителей автомобилей, 22,66 процента участников ограблений, 23 процента участников грабежей с применением оружия и т. д.

Немудрено, что в такой обстановке во французской печати все чаще стали появляться статьи,