лице.

Тимчук выстрелил еще раз. Но ветер гнал дым так низко, что невозможно было прицелиться.

— А, черт! — Хлюпая по воде и увязая в илистом дне протоки, Синицын спешил к берегу.

Гаврюшин и Тимчук следовали за ним.

Человек в коричневой кофте, который так походил на Пак-Якова (и что все это значило, сам черт не разберет!), перебрался между тем через протоку и быстрыми скачками, словно он был не старик, а молодой, несся по берегу прямиком к фанзе.

Фанза выглядела безлюдной. «Неужели Майбороды там нет?» — только успел подумать Синицын, как со стороны фанзы докатился едва различимый среди треска пожара выстрел. Человек в коричневой кофте споткнулся на бегу и упал.

Синицын радостно замахал рукой, увидев выскочившего из-за фанзы Майбороду. Однако радость его была преждевременной: едва Майборода сделал несколько шагов к человеку в кофте, тот вскочил на ноги и с ловкостью кошки метнулся в сторону.

Он бежал, зажимая рукой плечо, делая внезапные скачки, чтобы не дать прицелиться в него. Но Майборода уже не стрелял. Подняв высоко винтовку, он кричал что-то лейтенанту, должно быть, хотел объяснить, что это Пак-Яков, живой Пак-Яков!.. Он тоже растерялся при виде воскресшего человека.

— Стрелять! Стрелять! — кричал не своим голосом Синицын, понимая, что преступник вот-вот уйдет.

Действительно, несмотря на простреленное плечо, тот успел добежать до кустов, начинавшихся неподалеку от фанзы, и скрылся.

В то время как Синицын и Тимчук с одной стороны, а Майборода — с другой подбегали к кустам, оттуда повалил дым. Он стлался вдоль берега, отмечая путь беглеца, и быстро распространялся. Человек, вероятно, полил кусты каким-то быстро-воспламеняющимся горючим. Опять стена огня и дыма спасла его от преследования.

Синицын приостановился, не зная, что предпринять. В эту минуту сквозь дым, заволакивающий противоположный берег протоки, показался еще один человек, рыжебородый и с завязанной головой. Синицын и Тимчук повернули за ним, но дым валил все гуще, и они потеряли его из виду.

Некоторое время Синицын блуждал, ослепленный и задыхающийся, среди дымящихся кустов, пока не вскарабкался на прибрежный откос. Здесь дышалось легче. Оглянувшись, Синицын снова увидел на противоположном берегу бородача с повязкой на голове. Тот смотрел на море и грозил кому-то кулаком. Кого он увидел?

Проворно удаляясь от берега, шла лодка под знакомым заплатанным парусом. Синицын едва удержался, чтобы тоже не погрозить кулаком беглецу. Тут он увидел Тимчука, который заметил бородача и уже бежал ему наперерез.

Протока здесь делала колено, и, пока преследуемый огибал ее с внешней стороны, Тимчук, а следом за ним Синицын опередили его, перебрались в мелком месте на другой берег протоки и бежали ему навстречу. Тому оставалось только отступать к песчаной косе.

Гаврюшин и Майборода присоединились к лейтенанту и Тимчуку, и теперь все трое гнались за человеком с рыжей бородой. А он с тоской и злобой оглядывался на море, где уходил в лодке его более счастливый сообщник.

Вдруг новый сильный звук донесся с моря: огибая Песчаный Брод и давая гудки, наперерез лодке шел полным ходом катер.

— Хучишка! Сволочь! Попался!..— вскричал, увидев катер, бородач (это был, как уже догадался читатель, Илья Дергачев) и побежал еще быстрее.

Мысли в воспаленной голове Ильи мешались. То ему казалось, что Ху Чи как-нибудь вывернется и спасет его, то он решал подкупить моряков золотом из своего мешочка, то, спохватясь, страшился возмездия…

Илья бежал прямо к воде. За ней начиналась песчаная коса, а там — берег, не тронутые пожаром сопки, свобода. С минуту Илья колебался. Пески — он знал — опасны, нехожены. Но выбора не было. Он оглянулся на преследователей и с шумным плеском вошел в мелкую воду, пересек ее и ступил на песок.

Сюда огонь не достигал. Морская свежесть приятно холодила воспаленное лицо и грудь. Чайки, напуганные пожаром, с тревожным криком носились над головой. Илья шагал у самой воды (здесь песок был плотнее, тверже) и поглядывал на моряков, которые остановились возле воды.

Синицын приказал не стрелять. Он знал, что отсюда бородачу не уйти, и намеревался кружным путем настичь его, если только он сдуру не попадет в зыбуны, откуда спасения нет.

— Что, сплоховали? — бормотал Дергачев, тряся всклокоченной бородой.— А я, вот он — я! — Он хвастливо похлопал по тяжелому мешочку, накрепко привязанному к шее. «За этот мешочек можно и документ достать, и уехать за тридевять земель, и жить… С деньгами все можно!»

Подбадривая себя такими мыслями, Илья быстро шагал, забыв об усталости и разбитой голове. В башмаки набился мокрый песок и резал натертые ноги, но Илья смотрел вперед, на узкую прибрежную полосу песка, которая то появлялась, то скрывалась под набегавшим накатом.

Идти у воды становилось труднее. Ветер свежел, накат усиливался, сбивал с ног. Несколько раз Илья оступался в воду, окунался с головой — здесь было глубоко. И он пустился напрямик через песчаную косу.

Вначале показалось, что теперь идти легче. Однако скоро Илья понял, что ошибся. Песок становился все более зыбким. С каждым шагом ноги увязали всё глубже. Силы Ильи слабели. Он бился, как птица, попавшая в силки. Но словно кто-то в нем самом мешал ему, тянул вниз, душил. Тело его ушло в песок по пояс, потом — по грудь, песок набивался в рот, уши, глаза… Он вспомнил о своем мешочке и начал рвать его с шеи. Но мешочек не поддавался.

— Мое… не отдам… мое! — бормотал Илья задыхаясь.

И чем больше он метался, тем быстрее погружался в песчаную трясину. Последним усилием он сорвал наконец мешочек и поднял свое сокровище высоко над головой:

— Не отдам… мое!

Когда моряки пробрались кружным путем к противоположному краю песчаной косы, они никого не увидели. Синицын долго разглядывал в бинокль длинную, освещенную теперь солнцем полосу песка, на которой затерялся след человека. Он хотел уже опустить бинокль, опасаясь, не удалось ли беглецу уйти, как вдруг заметил вдали какой-то предмет, едва видный на желтой волнистой поверхности песков. То была рука. Несколько минут рука торчала над зыбучей пучиной, потом исчезла.

А в это время за тремя скалами, похожими на каменные кулисы, за почернелой, задымленной, но уцелевшей от пожара фанзой шла другая погоня.

Катер прижимал к берегу лодку под заплатанным парусом. Парус был для отвода глаз: на лодке имелся отличный мотор. Она ловко лавировала, пытаясь вырваться в открытое море, и, настигаемая, кидалась стремительно и внезапно в разные стороны, как щука, попавшая в вершу. Когда стало ясно, что ей не уйти, лодка повернула к берегу и на полном ходу врезалась в песок. Из нее выскочил человек в коричневой кофте и побежал. По нему ударили с катера, но волны подбрасывали катер — и попасть в цель было трудно.

Камыши вдоль устья Шатухи горели бледным в свете солнца огнем. А выше по течению, насколько хватал глаз, стлался дым. Там горела тайга.

Катер причалил одной минутой позже. Но человек в коричневой кофте был уже возле кустов, которые еще не горели, но готовы были заняться. Очевидно, он хотел пробиться сквозь них к ближней протоке, переправиться через нее там, где пожар уже догорал, и уйти к сопкам.

— Ну, тут мы тебя пометим! — сказал низкий голос. Голос принадлежал капитану Пильчевскому. Он понимал,

что все сейчас решалось меткостью и быстротой. И с быстротой, удивительной для его возраста, выскочил из катера, упал на прибрежный песок и вскинул к плечу винтовку, взятую у матроса.

Человек в кофте покачнулся, споткнулся, но устоял и, припадая на одну ногу, скрылся в окутанных дымом кустах.

— Эх, мазила! — выругал самого себя Пильчевский и приказал матросам рассыпаться цепью.