Там он увидел Селену, лежавшую на кушетке, и старую рабыню, которая прижимала мокрый платок к ее затылку, а другой прикладывала к ее обнаженной левой ноге.

– Ты ранена? – вскричал Керавн, и его глаза медленно начали вращаться.

– Посмотри, какая опухоль, – сказала старуха на ломаном греческом языке, обращая внимание отца на белоснежную ногу Селены. – Есть тысяча богатых барынь, у которых руки больше этой ноги. Бедный маленький ножка!

При этих словах старуха прильнула губами к ноге девушки. Селена отстранила ее и сказала, обращаясь к отцу:

– Рана на затылке невелика, и о ней не стоит горевать, но здесь, на лодыжке, вздулись жилы. Верхняя часть ноги немного болит, когда я хожу. Когда собака накинулась на меня, я, вероятно, ударилась о каменные ступени.

– Это неслыханно!.. – вскричал Керавн, и кровь снова бросилась ему в голову. – Погоди же! Я тебе покажу, что я думаю о подобном поступке!

– Нет, нет, – просила Селена, – только вежливо попроси их запереть собаку или привязать ее на цепь, чтобы она не бросалась на детей.

Ее голос звучал очень робко, так как опасение, что отец может потерять свое место, было в ней теперь сильнее, чем когда-либо. Ей почему-то показалось, что он давно потерял право на эту должность.

– Как?.. Я еще буду говорить ласковые слова по поводу того, что случилось? – возразил Керавн, как будто от него ждали чего-то неслыханного.

– Нет, нет!.. Скажи ему свое мнение!.. – вскричала старуха. – Если бы это случилось с твоим отцом, он бы задал этому чужеземному каменотесу!

– А его сын, Керавн, тоже не останется в долгу, – ответил смотритель и вышел из комнаты, не обращая внимания на просьбу Селены не горячиться.

В передней он нашел своего старого раба и приказал ему идти вперед и доложить о нем гостю архитектора Понтия, жившего в одной из комнат у прохода к фонтану.

Приближаясь к своей цели, он чувствовал себя как раз в том настроении, чтобы высказать всю правду чужеземцу, явившемуся сюда для того, чтобы травить собаками членов его семейства.

Адриан великолепно выспался. Он проспал всего несколько часов. Но этого было достаточно, чтобы освежить его дух.

Он вышел из спальни и встал у окна своей комнаты, которое занимало больше половины ее западной стены и было обращено к морю.

Две высокие колонны из благородного темно-красного белокрапчатого порфира с позолоченными капителями коринфского ордера обрамляли это широкое окно, начинавшееся очень низко от пола. Император стоял прислонившись к одной из этих колонн и ласкал свою собаку, радуясь ее энергичной бдительности. Какое ему было дело до страха, причиненного псом какой-то девушке. У другой колонны стоял Антиной. Он поставил правую ногу на низкий подоконник и склонился вперед. Подбородок его при этом покоился на руке, а локоть на колене.

– Этот Понтий действительно дельный человек, – сказал Адриан, указывая рукой на ковер, висевший на узкой стене комнаты. – Вот та ткань сделана по рисунку с картины, которую я когда-то написал и с которой велел сделать здесь мозаику. Еще вчера эта комната не была предназначена для меня, следовательно, ковер повешен уже после нашего приезда сюда. И как много здесь других хороших вещей; тут очень уютно, и на многих предметах глаза могут остановиться с удовольствием.

– Видел ты великолепное ложе там, позади? – спросил Антиной. – Да и бронзовые фигуры в углах мне кажутся недурными.

– Это превосходная работа, – сказал император. – Но я легко обошелся бы без них ради этого окна. Что здесь синее: небо или море? Какой весенний воздух веет здесь в декабре? Чему здесь радоваться больше: бесчисленным кораблям в гавани, которые соединяют этот цветущий город с отдаленными странами и обогащают его, или же постройкам, привлекающим взор повсюду, куда бы он ни обратился? Не знаешь, чему удивляться больше: внушительному величию или гармонической красоте их форм.

– Что там за дамба, длинная, громадная, соединяющая остров с материком? Посмотри – большая трирема проходит под одною из арок, на которых покоится эта плотина. А вот и другая!..

– Это мост, который александрийцы с гордостью называют Гептастадионом81, потому что в нем, говорят, семь стадиев82 длины. В верхней части его скрывается, подобно сердцевине в дереве, каменный желоб, посредством которого остров Фарос снабжается водою.

– Жаль, – заметил Антиной, – что отсюда нельзя обозреть всего сооружения со всеми людьми и повозками, снующими по его хребту. Вон тот островок и узкая, врезающаяся в гавань коса с высоким белым зданием на конце наполовину загораживают мол.

– Но они сами по себе служат для оживления картины, – возразил император. – В маленьком дворце на острове часто жила Клеопатра, а на северной оконечности вон той косы, в высокой башне, которую теперь омывают синие волны и вокруг которой весело носятся чайки и голуби, жил Антоний после битвы при Акциуме83.

– Чтобы забыть свой позор, – заметил Антиной.

– Он назвал эту башню своим Тимониумом, потому что, подобно афинскому мизантропу, он желал остаться там в совершенном уединении. Что, если мне назвать Лохиаду своим Тимониумом?84

– Славу и величие нет надобности скрывать, – возразил Антиной.

– Кто сказал тебе, – спросил царственный софист, – что Антоний скрылся в этой башне от стыда? Он во главе своих всадников довольно часто доказывал свою храбрость; и если он под Акциумом, когда все еще было в хорошем положении, велел повернуть свой корабль назад, то это он сделал не из страха перед мечами и копьями, а потому, что судьба заставила его подчинить свою сильную волю желанию женщины, от участи которой зависела его собственная85.

– Так ты оправдываешь его поведение?

– Я только стараюсь понять его и никогда не поверю, чтобы стыд мог побудить Антония к чему-нибудь. Неужели ты думаешь, что я в состоянии покраснеть? Когда человек дошел до того, что презирает весь мир, он уже не может стыдиться.

– Но в таком случае почему же Марк Антоний заперся в этой омытой морем тюрьме?

– Потому что для всякого настоящего человека, много лет провозившегося с женщинами, шутами и подхалимами, наступает момент, когда ему становится тошно. В такие часы он начинает думать, что среди всего этого сброда он сам – единственный человек, с которым стоит общаться. После Акциума это стало ясно Антонию, и, чтобы хоть раз побыть в хорошем обществе, он покинул людей.

– Не это ли и тебя порою гонит в пустыню?

– Может быть. Но тебе, тебе всегда разрешается сопровождать меня.

– Значит, ты считаешь, что я лучше других! – радостно воскликнул Антиной.

– Во всяком случае, ты красивее, – ласково ответил Адриан, – но спрашивай дальше.

Антиною потребовалось несколько минут, пока он мог последовать этому приглашению. Наконец он собрался с мыслями и попросил объяснить ему, почему большинство кораблей заходят в гавань Эвноста86, лежащую позади Гептастадиона. Он узнал, что вход в этот порт безопаснее, чем пролив между Фаросом и оконечностью Лохиады, ведущий к восточным пристаням.

О каждом здании, интересовавшем фаворита, Адриан мог сообщить подробные сведения.

Указав рукою на сому87, где покоились останки Александра Великого, он призадумался и сказал про себя:

– Великий! Можно, право, позавидовать юному македонянину. Не потому, что ему дали такое прозвище (оно прилагалось ко многим ничтожным людям), а потому, что он его подлинно заслужил.

Ни один из остальных вопросов вифинца не остался без ответа. Антиной со все возрастающим изумлением следил за объяснениями и наконец воскликнул:

– Как хорошо ты знаешь этот город! А ведь ты еще никогда здесь не бывал.

– Одно из величайших наслаждений, доставляемых путешествиями, – отвечал Адриан, – заключается в