поводу долгого отсутствия повелителя.

Несмотря на усиливавшийся дождь, он вышел на воздух, подавляющая удушливость которого прежде парализовала его слабую волю, и позвал собак, намереваясь с ними разыскивать императора, но в эту минуту послышался лай молосского пса, и скоро затем Адриан с Мастором выступили из тьмы в полосу света, окружавшую освещенные палатки.

Император наскоро поздоровался со своим любимцем и затем молча позволил Антиною высушить ему волосы и принести трапезу, между тем как Мастор вымыл ему ноги и одел его в сухое платье. Когда Адриан вместе с вифинцем лег перед столом с приготовленными яствами, он сказал:

– Странный вечер! Какой жаркий и душный воздух! Нам нужно беречься, потому что нам грозит беда.

– Что с тобою случилось, государь?

– Разные происшествия. У первой же двери гробницы, в которую я хотел войти, я нашел какую-то черную старуху, которая замахала на нас руками и прокричала какие-то отвратительно звучавшие слова.

– Ты понял ее?

– Нет. Разве кто-нибудь может научиться египетскому языку?

– Значит, ты не знаешь, что она сказала?

– Мне пришлось узнать. «Смерть!» – закричала старуха! В гробнице, которую она охраняла, лежало множество людей, заболевших чумой.

– И ты видел их?

– Да. До сих пор я только слыхал об этой болезни. Она ужасна и соответствует тем описаниям, которые я читал.

– Ах, государь! – вскричал испуганный Антиной с упреком.

– Когда мы отошли от могилы, – продолжал Адриан, не обращая внимания на замечание юноши, – мы встретили старика в белой одежде и какую-то странную девушку, хромую и необыкновенно красивую.

– Она тоже шла к больным?

– Да, она несла им лекарство и хлеб.

– Но она не вошла к ним?

– Вошла, несмотря на мое предостережение. В ее спутнике я узнал своего старого знакомого.

– В старике?

– Он во всяком случае старше меня. Мы с ним часто встречались в Афинах, когда были еще молоды. Он принадлежал тогда к числу последователей Платона. Он был прилежнее и, может быть, также и талантливее нас всех.

– Каким образом подобный человек очутился при больных в Безе? Он сделался врачом?

– Нет. Еще в Афинах он с пламенным рвением искал истину и теперь утверждает, что нашел ее.

– Здесь, среди египтян?

– В Александрии, у христиан.

– А хромая девушка, сопровождавшая философа, тоже верит в распятого бога?

– Да, она сиделка или что-то в этом роде. Однако есть что-то великое в мечтаниях этих людей.

– Правда ли, что они поклоняются ослу и голубю?

– Вздор.

– Я тоже не совсем этому верил. Но, во всяком случае, они добры и заботятся о всех страждущих, даже чужих, не принадлежащих к их числу.

– Откуда ты знаешь это?

– Да ведь в Александрии много говорят о них.

– К сожалению. Я не преследую призрачных врагов, а к ним я причисляю мысли и верования людей; но иногда я спрашиваю себя: полезно ли для государства то, что граждане перестают бороться с житейскими нуждами и утешают себя надеждой на фантастическое счастье в другом мире, который, может быть, существует только в воображении тех, кто верит в него?

– Я бы желал, чтобы жизнь совсем оканчивалась смертью, – сказал Антиной задумчиво. – Однако же…

– Ну?

– Если бы я знал наверное, что найду в том другом мире тех, которых мне хотелось бы увидеть снова, я пожелал бы второй жизни.

– Значит, ты желал бы снова и целую вечность толкаться и тесниться среди массы старых знакомых, которых от первого до последнего смерть посылает в другой мир?

– Нет, но я желал бы, чтобы мне было позволено вечно жить с некоторыми избранными.

– А я принадлежал бы к их числу?

– Да! – вскричал Антиной с жаром и прижал губы к руке Адриана.

– Я знал это. Но ни за какую цену, даже из-за тебя, моего любимца, я не пожелал бы отказаться от единственного права, которое составляет преимущество человека перед бессмертными богами.

– Какое право ты подразумеваешь?

– Право выйти из рядов живущих, как только небытие мне покажется сноснее существования.

– Боги, разумеется, не могут умереть.

– А христиане желают умереть только для того, чтобы присоединить к старой жизни новую.

– Более прекрасную, чем первая на земле.

– Они называют ее блаженною. Мать этой вечной жизни – неутомимая жажда существования – не умирает даже среди самых несчастных людей; ее отец – надежда. Они веруют в отсутствие страданий на том, другом, свете, потому что тот, кого они называют Искупителем, распятый Христос, якобы освободил их от будущей скорби своей смертью.

– Разве может кто-нибудь взять на себя страдание другого, как тяжесть или одежду?

– Они говорят это, и мой друг из Афин в этом убежден. В сочинениях по магии имеются указания, каким образом можно перенести несчастье не только с людей на животных, но и с одного человека на другого. Были даже произведены по этому поводу замечательные опыты над рабами, и в некоторых провинциях мне все еще приходится бороться против человеческих жертв для умилостивления или умиротворения богов. Вспомни только о невинной Ифигении, приведенной к алтарю162. Разве не сомкнулся треснувший форум после того, как Марк Курций бросился в трещину?163 Если судьба пускает тебе вслед смертоносную стрелу и я принимаю ее своей грудью, то, может быть, судьба довольствуется этим ударом, не спрашивая, в кого попала стрела.

– Боги были бы слишком прихотливы, если бы они не захотели принять твоей крови вместо моей.

– Жизнь есть жизнь, – возразил император, – и жизнь юноши дороже жизни старика. Тебя ожидает еще много радостей.

– А ты нужен для всего мира.

– После меня явится другой. Ты честолюбив, мальчик.

– Нет, господин.

– Что же это значило в таком случае? Все поздравляли меня с сыном Вером, только ты не поздравил. Или тебе не нравится мой выбор?

Антиной покраснел и со смущением опустил глаза, а Адриан сказал:

– Говори откровенно то, что думаешь.

– Претор болен.

– Ему остается жить немного лет, а когда он умрет…

– Он может выздороветь.

– Когда он умрет, я должен буду искать себе другого сына. Как ты думаешь: от кого каждому, будь то раб или консул, в особенности приятно слышать слово «отец»?

– От того, кого он искренне любит.

– Совершенно верно, и в особенности, когда этот единственно любимый предан ему с непоколебимой верностью. Я такой же человек, как и другие, а ты, мой славный мальчик, стоишь теперь ближе всех к моему сердцу, и я благословлю тот день, когда сумею позволить тебе назвать меня «отцом» перед всем