отправился к ней.

Сабина не была на месте пожара, но каждый час посылала туда гонца, чтобы осведомляться о состоянии огня и об императоре. При его въезде в Цезареум она поздоровалась с ним и удалилась в свои покои.

Осталось два часа до полуночи, когда Адриан вошел в ее комнату.

Он застал ее на ложе без украшений, которые она обыкновенно носила днем, но одетую точно для парадного обеда.

– Ты желаешь говорить со мной? – спросил император.

– Да. И этот день, богатый замечательными происшествиями, оканчивается тоже замечательно: ты не заставил меня просить напрасно.

– Ты редко доставляешь мне случай исполнить какое-нибудь из твоих желаний.

– Ты сожалеешь об этом?

– Может быть, потому что вместо того, чтобы просить, ты имеешь обыкновение требовать.

– Оставим это праздное словопрение.

– Охотно. Зачем ты велела позвать меня?

– Вер сегодня празднует день своего рождения.

– И ты желала бы знать, что ему обещают звезды?

– Или, вернее, как настроили тебя в отношении его явления на небе?

– У меня еще не было времени обдумать виденное. Во всяком случае, звезды обещают ему блистательную будущность.

Глаза Сабины засветились радостью, но она принудила себя оставаться спокойной и спросила равнодушным тоном:

– Ты признаешь это и, однако же, не можешь прийти ни к какому решению?

– Так ты желаешь еще сегодня услышать решительное слово?

– К чему этот вопрос?

– Хорошо. Его звезды затмевают своим блеском мои и заставляют меня остерегаться его.

– Как это мелочно! Ты боишься претора?

– Нет, я боюсь его счастья, соединенного с тобою.

– Когда он сделается нашим сыном, то его величие будет нашим.

– Нимало, потому что, если я сделаю его тем, чем ты желаешь его видеть, он попытается наше величие превратить в свое. Судьба…

– Ты утверждаешь, что она благоприятствует ему, но я, к сожалению, принуждена оспаривать это.

– Ты? Уж не пробовала ли ты тоже читать по звездам?

– Нет, это я предоставляю мужчинам. Слыхал ли ты об астрологе Аммонии?

– Да. Это ловкий человек; он делает наблюдения на башне Серапейона и, как многие, подобные ему, в этом городе, пользуется своим искусством для того, чтобы скопить большое состояние.

– Мне указал на него не какой-нибудь незначительный человек, а астроном Клавдий Птолемей.

– Это наилучшая рекомендация.

– Ну, так вот я и поручила Аммонию составить в минувшую ночь гороскоп Вера. Он недавно принес мне его с объяснением. Вот этот гороскоп.

Император быстро схватил поданную ему Сабиной табличку и, внимательно рассмотрев распределенные по часам предзнаменования, сказал:

– Совершенно верно! Как вот это-то ускользнуло от меня? Хорошо сделано! Вполне соответствует моим собственным наблюдениям. Но здесь… подожди… здесь начинается третий час, в начале которого мне помешали. Вечные боги, что это?

Император отдалил восковую табличку Аммония от глаз и не шевелил губами, пока не дошел до последнего часа исчезающей ночи, затем опустил руку, державшую гороскоп, и вскричал, содрогаясь:

– Ужасная судьба! Гораций прав. Тяжелее всего обрушиваются высокие башни.

– Башня, о которой ты думаешь, – любимое дитя счастья, и его ты боишься, – сказала Сабина. – Так позволь же Веру насладиться коротким счастьем перед ужасным концом, который ему предстоит.

Во время этой речи Адриан задумчиво смотрел в зеркало и затем отвечал, стоя перед своей супругой:

– Если этот человек не впадет в страшное несчастье, то звезды имеют такое же отношение к судьбе людей, как море к сердцу пустыни, как биение пульса к камням в ручье. Если бы Аммоний ошибся даже десять раз, то все-таки остается более десяти зловещих, враждебных претору знаков на этой дощечке. Я жалею Вера; однако же несчастье императора приходится разделять с ним и государству. Этот человек не может сделаться моим наследником.

– Не может?.. – спросила Сабина и встала со своего ложа. – Нет? Даже после того, как ты увидел, что твоя звезда пережила его звезду?.. Нет, хотя взгляд на эту табличку мог бы сказать тебе, что он уже превратится в пепел, между тем как мир еще долго после того будет повиноваться мановению твоей руки?..

– Успокойся и дай мне время. А теперь я говорю тебе: даже и тогда – нет!

– Даже и тогда нет?.. – повторила Сабина глухим голосом. Затем она встрепенулась и спросила тоном страстной просьбы: – Даже и тогда, когда я с мольбою подниму к тебе руки и крикну тебе в лицо: ты и судьба отказываете мне в благословении, в счастье, в прекраснейшей цели жизни женщины, а я хочу и должна достигнуть этого! Я должна и хочу, чтобы меня когда-нибудь, хоть только на короткое время, называли милые уста тем именем, которое последнюю нищую с грудным младенцем на руках ставит выше императрицы, никогда не стоявшей у колыбели собственного ребенка. Я должна и хочу перед своей кончиной быть и называться матерью и иметь возможность говорить: мое дитя, мой сын, наше дитя!..

При этом Сабина громко зарыдала и порывисто закрыла лицо руками.

Император отступил на шаг от своей супруги.

Здесь перед ним совершилось чудо: Сабина, в глазах которой он еще никогда не видел слез, плакала, у Сабины было сердце, как у других женщин!

Изумленный, пораженный, глубоко тронутый, он смотрел, как она, потрясенная искренним душевным волнением, отвернулась от него, бросилась перед ложем, с которого недавно встала, на колени и спрятала лицо в подушки.

Адриан стоял неподвижно, наконец он подошел к ней ближе и сказал:

– Встань, Сабина, твое требование справедливо. Ты будешь иметь сына, по которому тоскует твоя душа.

Императрица поднялась, и благодарный взгляд ее подернутых слезами глаз встретился с его взглядом.

Сабина могла и улыбаться, она могла даже быть красивой. Нужен был один подобный час в целой жизни для того, чтобы показать это Адриану.

Он пододвинул стул и сел возле нее. Несколько времени он молча держал ее руку в своей. Затем выпустил ее и сказал ласковым тоном:

– Но выполнит ли Вер то, чего ты ожидаешь от сына?

Она утвердительно кивнула головой.

– И на чем ты основываешь свою уверенность? – спросил ее император. – Он римлянин и богат ценными, даже блистательными дарованиями. Кто умеет, как он, постоять за себя и на поле сражения, и в Совете, и при этом еще с большим успехом играть роль Эрота, тот сумеет носить и багряницу. Но он унаследовал легкомыслие своей матери, и его сердце так непостоянно.

– Оставь его таким, как он есть. Мы понимаем друг друга, и он единственный человек, на расположение которого я полагаюсь, на верность которого я рассчитываю с такой же уверенностью, как будто он мой родной, любимый сын.

– Но на каких же фактах основана эта твердая уверенность?

– Ты поймешь меня; ты ведь не слеп к знамениям, которые дает нам судьба. Есть у тебя время выслушать коротенькую историю?

– Ночь еще длинна.

– Ну, так я буду говорить. Извини, что начну с вещей, которые кажутся прошедшими. На самом деле они