Но вдруг остановился, вернулся.

— А старуха? Я говорю — старуха, я вижу, чем она дышит, пойдет скажет… дворнику, я знаю… Надо запереть, на ключ надо тот ход.

Таня мотнула головой, пошла в кухню, старуха встала с табурета, глядела тревожно, сердито на Таню. Таня подошла к дверям, повернула два раза ключ и засунула себе в декольте.

— Бабушка! Ко мне в спальню, — Таня вытянула приказательно руку, — сейчас же. Если выйдете — я вас убью! Таня пропустила старуху мимо — все не опускала руки.

— Не закрывайте дверь, — шептал в прихожей Наум Миронович, — мы по одному и тихо! Ти-хо! — он поднял к уху палец, и Танечка видела, как вздрагивал рыжеватый ус над губой и мелкой рябью трепетало пенсне.

Таня заглянула в гостиную.

— Жена уже пошла, — он осторожно вышел на темную лестницу, шагнул осторожно, как в воду.

Танечка высунула голову в двери. Лейбович шарила ногами ступеньку, и снизу Таня ясно слышала шепот:

— Яшенька, Яшенька, держись за меня, Яшенька, держись, мой мальчик. Там хорошо, хорошо будет. Хорошо, мое золотце!

— Тсс-ссс! — тонко засипел Наум Миронович. И Таня слышала, как маленькие ножки оступались на каменных ступенях.

САНЬКАТиктин стоял на посту. На главной улице, против городского сада. Ходил мерно по асфальтовой черной мостовой. Пустые тротуары замерли по бокам, и укатывал в темноту черный асфальт. Санька вслушивался — тишина, покойницкая тишина будто выдула все звуки из темных улиц, и замерли глухие фонари. Санька ходил против высокой «Московской» гостиницы — два окна еще светились в пятом этаже. Санька глянул вверх — уж один только огонь остался.

«Ну и тухни, что, я боюсь, что ли? Пройду вот в переулок, и ничего».

Санька нахмурил брови и крепким шагом пошел в узкий, как щель, проулок. Прошел до угла. Каменно, не по-жилому, стояли дома, и злой губой выставился балкон на углу. Санька свернул по тротуару. Потухло последнее окно в гостинице, и весь темный фасад черными окнами глядел вверх, туда, за городской сад. Мелкий дождик неслышно засеял, шепотком, крадучись, мочил асфальт.

Санька глянул на большие часы, что торчали на кронштейне над часовым магазином, — половина четвертого. Санька стал читать стеклянные блестящие вывески, и тупо смотрели слова, без зазыва, как в азбуке: серебро, камни… Санька огляделся и плюнул в стеклянную вывеску.

«Тьфу! И на всякие фигели-мигели! „в шапке не входят“ — да-с. И вот, в шапке выходят и в этой же шапке на посту стоят».

И Санька вышел и стал посреди мостовой… Едут! Санька услыхал далекий стук по мостовой. Вот ясно, громко — подводы, в проулке. Санька двинулся навстречу. Ломовые остановились на углу в проулке. Кто-то соскочил и дернул звонок у ворот. Санька подошел.

— Э, не беспокойтесь, господин студент, — еврейский голос, — я управляющий. Могу показать, хотите, документ — с ювелирного магазина. Да вот дворник, так пусть он скажет.

Дворник уж ворочал ключом.

— Это управляющий Брещанского? — Санька сделал твердый голос.

Дворник не отвечал, он пропускал управляющего, пропускал возчиков.

— Да я спрашиваю, — крикнул Санька, — управляющий прошел?

— Знаю, кого пускаю, — буркнул дворник и хлопнул калиткой.

Санька неистово задергал звонок.

— Сейчас сказать, кого пустил, — кричал Санька. — Сейчас же дам знать в комитет! А черт тебя! — и Санька с яростью дергал звонок.

— Тс! Тс! Не шумите! — и снова управляющий выбежал на улицу. Санька бросил звонок. — Андрей, Андрей! — звал управляющий. Дворник нехотя шагал. — Вот скажите им, кто я. Скажите! Что? Вам трудно?

— Да говорено — управляющий. А он кто здесь, нехай скажет.

— Тс! Тс! — управляющий присел, прижал ладони к уху. Он быстро взял Саньку под руку. — Слушайте, все может быть. Мне сказали, что все может быть. Одним словом, надо перевезти немного товару на склад. И не надо шуму, не надо из этого делать тарарам.

— Почему тайком? — Санька стал, они были на углу.

— Ой! — вздохнул управляющий. Он снял котелок, обтер лоб. — Ну, вы не знаете, так я удивляюсь. А я не могу говорить. Идемте, я покажу документ, и ей-богу же я не имею времени, там товар. Вы же понимаете, какой наш товар? Раз — в карман! — и я знаю? Тысяча рублей! — и он тянул Саньку назад к воротам.

Возчики уж носили забитые ящики, тихо ставили на подводы. Еще какие-то люди в шляпах суетились около подвод. Подводы отъезжали не гремя, шагом, в воротах с фонарем стоял дворник. Санька глядел с угла на работу.

«Черт его знает, а вдруг кража? Спросить, спросить документы? Непременно».

Санька сунулся в ворота.

— Куда? — и дворник взял Саньку за рукав. Санька вырвал руку.

— Да ты!..

— Тс! Ша, ради Бога, — и управляющий бегом подбежал к Саньке. — Что? Что скажете? Документ? — и он бросился рукой в карман. — Вот, вот! — и он тыкал под фонарь паспортную книжку — Гольденберг.

— Да на черта вы стараетесь, квартальный какой, самого в участок…

— Тс! — Гольденберг замахал руками.

— Пятьдесят два! — мазнул дворник фонарем у Санькиного лба. — Скольки вас на фунт? — ворчал дворник.

— Только не надо шуму! — шептал управляющий, и он побежал в глубь двора к освещенной двери.

Было уже почти светло, когда тронулась последняя подвода. Санька прислонился к стене, глядел, как дворник приподнял шапку, поклонившись управляющему. Потом обернулся к Саньке, глядел сощурясь и накосо погрозил толстым ключом, как палкой. И вдруг Гольденберг соскочил с подводы, побежал, придерживал на бегу котелок. Он схватил за руку Саньку:

— Покойной ночи! Я говорю — идите спать! Идите спать, дорогой студент. Ради Бога, идите скорей спать. Ой, честное слово вам говорю. — И он повернулся и быстро засеменил, догонял подводу.

Совсем рассвело, проснулись вывески, заговорили слова. Из большой двери, из «Московской», вышел швейцар. Глянул, сморщась, на небо и перевел глаза на Саньку.

— За городового! — крикнул швейцар через улицу и улыбался, пока Санька кивал головой, что да, да, за городового. Швейцар в пиджаке поверх ночной рубахи, с галунами на фуражке, вот идет к Саньке, стал на краю тротуара, Санька зашагал навстречу.

— А что, ночью тихо было? — швейцар ежился на холоде, совал руки все глубже в карманы. — Тихо, значит. Надрались-то за день. Иди греться, — и швейцар кивнул на дверь. — Аль проверки ждешь? Ну, посля заходи. — И швейцар бежком поспешил к дверям.

Санька бодро зашагал по мокрому асфальту, шлепал в лужи полной ногой. Вот просеменил по панели какой-то в пенсне, спешит куда-то, шеей на ходу вертит. Мальчишка вон какой-то почти бежит. Санька смотрел вслед. Мальчишка оглянулся — еврейчик — кричит что-то Саньке, завернул голову назад. Не понять. Санька улыбался ободрительно, кивал головой. Помахал рукой — вали, вали, мальчик! Мальчишка побежал, заработал локтями. Подвода с грохотом пересекла улицу, ломовой нахлестывал