бывших во времена Александра III - истинного отца солдатам, не терпевшим со времен командованием Рущукским отрядом во время русско-турецкой войны бесполезных потерь (особенно не боевых), полковник Мезенцев, перевернул всю методику подготовки к дальнему походу. Вода, провиант, сухари, а на первом этапе свежий хлеб, достаточное количество полевых кухонь, которые изготовили в Симферополе с привлечением местных мастеровых, все это было предметом его заботы. Впрочем, не только продовольствие и снабжение отряда припасами было его заботой. Состояние обуви солдат, подверглось суровой ревизии с мобилизацией всех сапожников города в помощь людям нестроевой роты бывшего 435-го Еланского полка.
Ларионов, единственно сказав Горчакову о том, что полковник Мезенцев собаку съел в деле снабжения войск в походе, добился убеждения того во мнении, что потомки, точно знают, как и чем снабжать солдат. Это вызвало к жизни распоряжение о назначении полковника Мезенцева, заместителем начальника отряда отправляемого на освобождение Евпатории, по квартирмейстерской и продовольственной части.
Впрочем, шутка о съеденной собаке, весьма утвердилась в кругах интендантских и фурштадских офицеров. Особенно, в среде тех, кто собирался составить себе состояние в деле снабжения войск. Прошла большая слава о капитане Степанове, офицере неопределенной подчиненности, человеке неподкупном и имеющем наклонности совершенно в духе маркиза Де-Сада, в деле выявления злоупотреблений. Непонятный офицер, но, тем не менее, пользующимся неограниченной доверенностью не только адмирала Нахимова, находящегося в Севастополе, но и генерал-адъютанта князя Горчакова, имеющего ставку в Симферополе, стал пугалом для тыловых чинов. Грозные бумаги, подписанные командующим Черноморским флотом и портами Нахимовым, командующим Крымской армией Горчаковым, не оставляли возможности отказаться от неудобных вопросов.
Князь Горчаков, поговорив с капитаном в присутствии своего начальника штаба, барона Коцебу, проникся к этому офицеру большим доверием. Не в последней степени, для специфического мнения о пользе использования капитана, было мнение Павла Евстафьевича. Привыкший разговаривать в присутствии малорослого генерал-адъютанта, как бы наедине с самим собой, Горчаков вел оживленную беседу с Леонидом Михайловичем. Коцебу, сидя за столом, внимательно следил за проявлением чувств бывшего жандарма и видимо проникнувшись доверием к офицеру с таким спокойным, малоподвижным лицом и такими же как у него, водянисто светлыми глазами, высказал свое к нему доверие.
Все отношение к русским, презрительно-покровительственное, про которое говорили все знавшие генерал-адъютанта, видимо реализовалось в расположении к этому мелкому офицеру, говорившие его немецкой душе о том, что вот тот самый человек, который, наконец, наведет порядок. Порядок! Не творящиеся вокруг безобразия, но порядок, вот что требовалось начальнику штаба.
Коцебу не считал 'игры' интендантов и поставщиков чем-то особенным, но его душа, требовала того, чтобы все шло в пределах разумного. Не имея возможности самому воздействовать на окружающих помимо князя, он решил воспользоваться случаем и повлиять на командующего Крымской армией, посредством капитана.
В результате, команда капитана Степанова, порядка тридцати человек матросов и солдат, подчиняющихся только ему, брала 'за жабры' всех поставщиков провианта и даже поставщиков соломы. В высокие 'дебри', согласно распоряжению Горчакова, Степанов не лез, но составлял записки и допросные листы, подписанные получившими мзду от армейских интендантов помещиками, поставщиками продовольствия и материалов, необходимых для обороны Севастополя, для последующего расследования.
Команда эта, как суховей прошлась над теми районами, которые снабжали Крымскую армию. Беспрецедентные указания для ее действия, разрешения на совершенно невообразимые ранее допросы подозреваемых, полученные от князя Горчакова, начинались словами: 'Именем Его Императорского Величества ...' производили на некоторых деятелей из войсковых интендантств, равно как на офицеров, посланных для заготовки продуктов, скота, фуража для Крымской армии, прямо таки волшебное действие!
Представления полковника Ларионова, о том, как капитан Степанов профессионально допрашивает ворюг, с последующей после суда конфискацией усадеб и земель, начали претворяться в жизнь отнюдь не сразу, а только после того, как сам полковник Ларионов оказался в Санкт-Петербурге и встретился с Государем.
А небольшое 'кровопускание', с кофискацией неправедно нажитых средств, послужило достаточно хорошим уроком в деле снабжения войск. Никто впредь не хотел иметь дело с командой людей, умеющих допрашивать, а потом, по слухам, подводящих дело к тому, чтобы конфисковать имение и состояние в пользу короны.
Судя по тому, как шло следствие о лишении тех, кто собрался нагреть руки на войне, (а следственные чиновники просто таки боялись угодить под каток репрессий и потому не вступали в никакие отношения с подследственными), конфискованные в пользу короны имения, начали вызывать большие затруднения в министерстве государственных имуществ. Но все это, произошло чуть позже. Сейчас Ларионов, после удачного сражения у Перекопа, мчался в Петербург.
* * *
За две недели, полковник Ларионов, капитан Гребнев, доехали на перекладных до Санкт- Петербурга, где в результате телеграфных сообщений из Харькова, были приняты во дворце. По дороге Ларионов с удовольствием вспоминал о пленении остатков войск союзников на Юшуньских позициях.
* * *
Выход на позиции у Евпатории, произошел в точном соответствии с планом. Капитан Гребнев, в лучших традициях и правилах. Николаевской академии генерального штаба, составившил приказ на марш. Движение конницы, марш артиллерийских батарей, движение пехоты, все подчинялось заранее просчитанным вариантам. Для штурма и занятия позиций у селения Юшунь, где имелось достаточно много глубоких озер с одновременным выходом на исходные позиции столь разнородных войск, он предусмотрел все. Вплоть до того, что имевшаяся в распоряжении полковника Ларионова казачья сотня, хорунжего Карпова, составленная наполовину из казаков Войска Донского, на половину из конных разведчиков, числившихся за Еланским пехотным полком, вышла к позициям интервентов за двенадцать часов до подхода основных войск. Ровная как стол поверхность земли, не послужила препятствием для захвата пленных.
Как казаки умудрились в сгущающихся сумерках, подобраться к позициям противника, украсть оттуда трех человек, одного офицера французской кавалерии и двух солдат осталось тайной для Ларионова, Гребнева и командующего кавалерией отряда, генерал-лейтенанта князя Радзивилла.
Лев Радзивилл, флигель-адъютант императора Николая, получивший недавно в командование уланскую дивизию, являвшийся номинальным командиром отряда, но по негласному приказу князя Горчакова, только и делавшему, что подтверждающему приказы непонятного полковника Ларионова, готовился к молодецкой схватке. Участник подавления выступления польских инсургентов в тридцать первом году, венгерских повстанцев в сорок восьмом, князь, как истинный кавалерийский командир, не мыслил себе схватки без широкого поля на котором блистает белое оружие.
На все их вопросы, казаки бывшие в поиске под командованием урядника Мосолова, отделывались словами, что мол де не в первой. Допрос пленных показал, что сила перед отрядом стоит большая: Три полка спаги, полк английских драгун, французские и турецкие полевые батареи, подтянулись и турецкие пехотные таборы. Три шотландских фузилерных полка и два полка английских гренадеров. Число войск, в общем, достигает до двадцати тысяч, но со стороны Евпатории, ожидается в ближайшие дни подкрепление, чтобы окончательно запечатать Крымский полуостров и со стороны Геническа. Основание Арабатскаой стрелки, правда, контролировалось французским и турецким полками, бывшими на восточном побережье Крыма. Но по словам лейтенанта Третьего полка Спаги, запас карман не тянул, и поэтому генерал де'Алонвиль чувствовал себя очень уверенно. Тем более что мушир Ахмед-паша, обещал, что в ближайшее время к Юшуне подойдет большой караван с припасами и пополнениями блокадного отряда.
