Коровин слушал Нину Антоновну – и являлось искушение всё как есть прямо перенести в роман: такой прекрасный фрагмент нового духовного застоя явился его взору.

Правда, в одном он прежде был неправ – только теперь это стало совершенно ясно: то явление, которое он намеками описывал в советское время, вовсе не было застоем – застой существовал тогда, когда большинство граждан было искренне довольно своим казарменным житьем, а он застал уже брожение, когда житье сделалось несносным – потому-то каждый намек и подхватывался благодарной публикой. Брожение – благодатное время для протестной литературы! Новое же свое положение, когда правят умами предводители церквей и сект, большинство граждан угнетением не считают, они уверены, что веруют искренне и добровольно – а значит, это действительно застой, как в годы послереволюционные, когда большинство граждан было уверено, что искренне и добровольно веруют в коммунизм. А потому роман по исповеди Нины Антоновны не будет иметь того успеха, как прежние романы Коровина: брожение в обществе ещё не началось. Вот начнется очередное брожение, тогда любой намек на гнет разнообразных церковников будет приниматься так же благодарно, как недавние намеки на лицемерие и всевластие КПСС.

Рассказы о юном самозванном пророке, устроившем себе гарем из восторженных почитательниц, вызывали даже легкую зависть: сам Коровин ни в молодости, ни после так устроиться не умел, а почитательницы его таланта, появлявшиеся близ него прежде во времена брожения, гарема не составили, да и немногие годились бы в гарем. Что же до личных отношений Коровина с неким Высшим Началом, то эти интимные и прочные отношения не могли поколебаться историей об очередном авантюристе, торгующем Божьей волей. Ведь любая организованная религия торгует тем же, что нисколько не отрицает прямой связи с Высшим Началом.

Нина Антоновна пришла не только исповедоваться. В ответ на свою откровенность она ждала утешения и совета. Она словно бы вернулась мысленно в советские времена, когда писатели воспринимались как духовные руководители, светские пастыри.

С утешением же и советом дело обстояло трудно. Чтобы оттянуть время, а может быть, и увильнуть от повинности давать советы, Коровин словно бы спохватился:

– Да что же мы сидим? Давайте хоть чайку!

И сам заспешил в кухню поставить чайник, потому что жена его, неспособная понять всей тонкости отношений Коровина с Высшим Началом, сделалась в последние годы вполне православной, как и большинство знакомых из числа чистокровных русских, и как раз ушла в церковь.

– Так что же делать, Николай Данилович? Неужели только один обман кругом?! – продолжила Нина Антоновна, едва пригубив и тут же отставив чашку.

А Коровин, наоборот, занялся чаем с полной серьезностью, чтобы оттянуть время утешений и советов.

Сам он никогда не надеялся, что кто-нибудь его утешит и решит за него, как ему лучше поступить. И удивлялся, когда другие готовы поверить ему больше, чем самим себе. И потому сосредоточенно жевал печенье: быть может, Нина Антоновна продолжит монолог и постепенно сама даст себе нужный совет?

В это самое время, пользуясь наступающей темнотой, умелые ребята быстро и аккуратно грузили взрывчатку в подвал шуваловского дома. Зашли они с разведанной стороны. из садика, и на этот раз их никто не видел. Оторвали фанерку, спустили две картонных коробки, бережно опустили взрыватель, управляемый по радио, поставили фанерку на место.

Нина Антоновна терпеливо ждала совета, не подозревая, что увеличивает таким образом свои шансы на спасение, и Коровину пришлось наконец осторожно заговорить:

– Ну прежде всего, из этого вертепа вам нужно поскорей уйти. – Другой бы сказал «немедленно», но Коровин всю жизнь избегал слишком решительных формулировок. – И вообще, о душе лучше заботиться лично, а не полагаться на посредников. О вашей Валечке, о вашей Валечке… – Коровин подошел к самому болезненному пункту, – о вашей Валечке вы помните, и ваша память – лучший памятник ей.

– Но так больно о ней вспоминать! Я было немного успокоилась там в Храме, отвлеклась.

Вот именно: невыносимо больно вспоминать. И лучше бы всего – постараться начисто забыть о погибшей дочери, заставить себя всё время думать о другом, о других – но слишком жестоко прямо сказать об этом матери.

– Найдите иное служение, альтернативное, но только в более приличном месте. Есть женские организации, помогают другим матерям в их горе. Начнете утешать других, поневоле станете сильной.

– Утешать других, а как же Валечка?

Коровин верует в бессмертие души, в особенности – собственной души, имеющей особые прямые отношения с Высшим Началом, но верует не так буквально, как большинство наивных прихожан, теснящихся в церквях, не представляет он себе, что души сидят где-то на Небе и смотрят в окошечки вниз на оставленных дома родных и близких. Но ради утешения посетительницы снизошел до её уровня понимания:

– А Валечка будет радоваться, видя, что вы нашли себя. Думаете, ей приятно видеть ваши терзания и