дать свои показания, если ему пообещают сохранить жизнь. Дзукаев твердо ответил, что этот вопрос решают не они, а трибунал, где, возможно, могут быть учтены чистосердечные признания арестованного. Тогда Тарантаев, словно спохватившись, попросил отложить допрос до утра, чтобы сосредоточиться и собраться с мыслями. Он так и сказал, чем немало удивил следователей, составивших себе совершенно определенное представление об умственных способностях Тарантаева.

Решили позволить ему в последний раз подумать, о чем также прямо и заявили, чтобы у арестованного не возникло и мысли о какой-то слабости позиции следствия, благо до утра времени оставалось не так уж и много.

Тарантаева отправили в кладовку и стали ждать сообщения из госпиталя. Вскоре позвонил начальник госпиталя и подтвердил, что у гражданина, доставленного для экспертизы, была действительно произведена операция на правой стороне груди с удалением нескольких ребер. Для более детального обследования нет соответствующей аппаратуры. Операция произведена недавно, месяца четыре назад, и пациент слишком рано выписан из больницы, ему следовало бы пробыть там еще не менее двух месяцев. Начальник госпиталя был опытным и авторитетным хирургом, и его свидетельства было вполне достаточно…

И снова сели за стол контрразведчики, чтобы обсудить “коллективным умом” итоги сумасшедшего дня. Времени на завершение дела оставалось в обрез, где искать эту Баринову, неизвестно, а рассчитывать еще на какую-либо счастливую случайность не приходилось. И все-таки у Ивана Исмайловича Дзукаева не проходило ощущение, что они бродят уже где-то совсем рядом, и стоит еще чуть-чуть поднапрячься, подтолкнуть колесо фортуны — и дело раскроется, покатится, загремит, как лавина в горах. Но как это сделать, как напрячься, когда силы и так на пределе, вернее, на фенамине. Следователи глотали таблетки, прогоняя сон, взбадривая себя, но отупляющая одурь быстро накапливалась, готовясь каждый миг отключить утомленный мозг…

Занялись протоколами допроса, документом связника Он, как и у Тарантаева, был отпечатан на пишущей машинке, а в правом верхнем углу стояли те же самые, написанные тушью, буквы “КБ”.

Дзукаев знал, что для обратного перехода линии фронта немцы снабжали свою агентуру паролем, обозначавшим, как правило, имя и фамилию начальника разведоргана или наименование этого самого органа. Значит, буквы “КБ” могут обозначать, скорее всего, инициалы Карла Бергера? Ведь к нему же должен был возвратиться связник.

Был такой в городе во время оккупации. Дзукаев имел о нем некоторые сведения: исполнял должность заместителя коменданта, личного участия в казнях мирного населения не принимал, хотя наверняка был к ним причастен. Возможно, комендатура была лишь крышей другой, основной его деятельности. Работал в “белых перчатках”, грязное же дело выполняли за него другие, вроде того же Тарантаева…

Теперь уже Дзукаев начал жалеть, что поспешил с обыском в доме Бариновой. Она, конечно, больше туда не вернется. Из связника, видимо, тоже никакой практической пользы больше извлечь не удастся. А то, что сам явился с повинной, трибунал, наверно, учтет… Волка теперь, что называется, зафлажили, но самого зверя в окладе не оказалось. Похоже, что и время упущено, и неизвестно, каков это зверь. От словесного портрета — высокого роста красивая блондинка — польза невелика. А если она перекрасится или парик наденет?

Но явно выстраивалась еще одна цепочка: Тарантаев- связник -Баринова, а завершал ее Бергер. И значит, речь теперь может идти не просто о фашистских пособниках, а целой шпионской сети. И свила себе гнездо эта публика, во всяком случае, двое уж точно — Тарантаев и Баринова, — в местном сельпо. И, вероятно, не сегодня. Если соседи утверждают, что дом свой Баринова купила еще до войны, то, значит, и связи ее надо искать в том же прошлом. Глубоко копать. Опять же это сельпо. С одной стороны, — контора вроде бы незначительная, действовала главным образом в сельской местности. Но если подумать? Совсем другая картина вырисовывается. Дислокация воинских частей, склады, партийный актив области. Вот на что могла быть нацелена агентура Карла Бергера. Смоленская и Брянская области, можно считать, были приграничные, если иметь в виду, конечно, старую границу, рассуждал Дзукаев. А кто как не сельпо имеет великолепные возможности для обширных знакомств и, следовательно, для сбора самой различной информации? И не подобным ли путем немцы в первые же дни оккупации получили все необходимые сведения о партийных и советских работниках в районе и области? Откуда же тогда все эти непонятные провалы, эта “железная метла”?

Если в местных органах не найдется следов Бариновой, придется идти дальше. Смоленск и Брянск, где могла она жить раньше, находились еще в руках фашистов, хотя освобождение этих городов было уже не за горами. Но ведь и там могли обнаружиться следы пресловутой Бариновой, обрусевшей немки, если верить соседям ее. Вот так. Стоило появиться новому лицу — и сразу новые проблемы. Кто она, эта Баринова? Откуда взялась? Чем занималась? Каковы ее возможные связи с германской разведкой? Чем занималась во время оккупации?.. Сплошные вопросы без от­ветов.

— Ну, что, друзья, — подвел наконец итог долгим размышлениям Дзукаев, — будем готовить запрос в центральный аппарат? — Он взглянул на явно бодрящихся Рогова и Дубинского и подумал, что “коллективному уму” сегодня, нет, уже вчера, досталось сверх всякой меры и их наигранная бодрость может обернуться против них же самих. Времени до утра, до нового суматошного дня оставалось немного, и майор неожиданно для себя приказал им отправляться спать. Следователи собрались было возразить, но усталость взяла свое, и они, коротко попрощавшись, вышли, в душе благодаря своего начальника.

Дзукаев остался один. Он подошел к разбитому окну, через прутья решетки стал разглядывать постепенно светлеющий училищный двор. Сделал несколько резких приседаний, с силой разводя и сводя руки, и почувствовал льющуюся с улицы прохладу, разгоняющую прокуренную душную атмосферу комнаты. Потом он выключил тусклую, помаргивающую под потолком лампочку и пристроился на подоконнике.

Значит, утром пойдет в Москву, в Центр, срочная депеша. Там товарищи поднимут архивы, возможно, дадут задания в оккупированные гитлеровцами Брянск и Смоленск, н неизвестные Дзукаеву люди пойдут по следам Анны Ивановны Бариновой, или как там зовут ее на самом деле, пойдут, рискуя жизнью, может быть, даже на смерть” тем более обидную, когда до освобождения остаются считанные дни. И все ради чего? Ради чего…

Ради того, чтобы фашистская погань была с корнем вырвана из нашей земли. Чтобы, уходя дальше с войсками на запад, могли быть уверенными и майор Дзукаев, и его товарищи, и остающиеся в городе секретарь Завгородний, и старый Червинский, и Коля Савелов с бабушкой, что к прошлому возврата нет, что окончательно разминированы не только их жилища, но и души. И ради этого действительно стоит глотать таблетки фенамина, ломать сейчас голову и посылать неизвестных отважных людей в самое пекло…

Дзукаев и сам не заметил, как начался новый день. Просто увидел, что почти без всякого напряжения различает округлый, каллиграфический почерк Дубинского, а затем стремительный, сильно клонящийся вправо — Рогова, заканчивавшего протокол. Он придвинул чистую стопку бумаги.

Теперь с утра Рогов займется архивами милиции и сельпо, если таковые тут сохранились. Сам он с Дубинским — допросом Тарантаева. Бурко уже, видимо, в Москве, и сведения от него могут поступить в течение дня. Пол­ковник должен появиться к шести утра, и Дзукаев стал готовиться к докладу. Отдел сегодня перебирается в Борек, и другая возможность обстоятельно поговорить с началь­ством скоро не представится. По мнению майора, только теперь, кажется, начали сходиться концы с концами..

Полковника чрезвычайно заинтересовали результаты допроса парашютиста. А когда в ходе рассказа появился рыжий Курт, Алексей Владимирович как-то неожиданно присвистнул и, жестом остановив майора, взял в руки протокол и несколько раз перечитал то место, где речь шла о руководителе шпионской школы в Прибалтике. Потом он попросил продолжать доклад, а сам, внимательно слушая, о чем-то задумался. Взгляд его сделался несколько рассеянным и отстраненным. Дзукаев не сомневался, что пол­ковник тщательно перерабатывает поступающую от него информацию, ничего не пропускает, ни одной стоящей детали. И вместе с тем голова его занята решением иной, весьма важной для него задачи. Федоров машинально подвинул к себе чистый лист бумаги и начал расчерчивать его параллельными и перпендикулярными стрелками. Похоже, решение где-то близко, отметил про себя Дзукаев, искоса наблюдая за насупленным лицом полковника, его сдвинутыми лохматыми бровями. Наконец Алексей Владимирович решительно бросил карандаш и испытующе, с легкой добродушной хитрецой взглянул на майора.

— Ну, Иван Исмайлович, теперь ты послушай. Первого мая сорокового года был я на Красной