Армейские разведчики, как ни крути, самые обученные, тренированные, самые крепкие аналитики среди бездумных… и самые бездумные среди действительно мыслящих. А при том, всё — таки, наиболее самостоятельные. Если же нет, то это не разведка — одно наказание. Настоящие никогда не разглагольствуют о смелости. О преданности отечеству говорить тоже непозволительно. У разведчиков, в мои не самые сладкие времена, были свои устои и нормы поведения. Не уставные, а самостийные, самостоятельно и традициями взращенные, выпестованные. Сохранились ли они хоть где-нибудь?.. Не знаю. Очень сомневаюсь.

В поколении фронтовиков Отечественной I94I–I945 годов те, что волей судьбы попали в разведку (говорю о лучших), пошли туда, в самую глубь, не столько авантюрного задора ради, сколько во имя ЗАЩИТЫ. Да-да, это было ЗАЩИТНИЧЕСТВО. Не чести, славы, орденов искали (такое тоже было), а повиновались непреодолимому желанию, глубокому чувству защиты своего солдата, своего подразделения, своих близких, любимых, своих оболганных, поруганных идеалов. А они тоже были… Мы шли защищать и восстанавливать страну, не вознесенную на высоченный пьедестал, с мечом в руке и разинутой пастью, мы не вопили: «За Ро-одину Ма-атъ!..» Мы шли защищать обманутую, согбенную, рано поседевшую, обессилевшую в постоянной борьбе с бескормицей, ограбленную сначала своими всех степеней, а там уж дообобранную оккупантами и их последышами-прихлебателями — нашими, нашими!

В общем-то, может быть, «высокого назначения» у разведки и вовсе нет. Но раз она существует и набирает сок, она не должна быть паскудно голой — совсем без принципов, вотчиной вседозволенности, бездумного подчинения и беспринципного карьеризма, хотя именно такой она ныне, по большей части, и является.

Вот присяжные радетели сетуют, кряхтят, страдальчески жалуются на развал разведки — да никогда она (ни под каким видом) не разваливалась, не развалится. Она всегда, при всех наших режимах, наливалась и крепла. Как вся государственная безопасность! У неё свой несгибаемый хребет — кадры. Ведь это не учреждение, это ЛОЖА!.. Покрепче любой масонской. Свои банки, целая всемирная банковская система, своя несметная недвижимость по всему миру. Но всё это у той самой «Госбезопасности», а у этой, действующей, армейской разведки, да ещё в войну, ничего, кроме противника спереди и сзади, да вшей по всей территории от пят до макушки…

Теперь, пожалуй, кое — что о той, что скромно величает себя «внешней разведкой», а то и «Государственной Безопасностью». Из неё, из того разведчика, нынче немыслимого героя лепят. И, чего доброго, Спасителя России смастерят. А то как же? Зря он что ли по всем западным и восточным ресторанам-барам-локалям и бардакам шастал, слонялся с риском для жизни (чьей только, не пойму?)… Записочки из одной щели в другую перекладывал, представлял себя великомучеником общения с высокоидейными шлюхами, неустрашимого истребителя коньяков, шампанских вин и шоколада. Сравните всю его блистательную деятельность с одними сутками обыкновенного пехотинца на переднем крае, с непрерывными артиллерийскими и минометными обстрелами, прицельными и ковровыми бомбежками, проливными дождями, затапливающими окопы и блиндажи, мокрым снегом и горячим свинцом, пустым котелком, потому что не могут двухразовое питание донести до окопа — то кухню перевернет, то термос разнесет на самых подступах… А непрерывные стоны раненых, которых никак не могут эвакуировать и потому они мало-помалу становятся вонючими трупами? А страшный дефицит лопат, и потому могилы для убитых вырыть не успевают? Приходится бытовать живым в непосредственной близости от мертвых… Вот она «внешняя разведка» и «внутренняя боевая неурядица»— сравните и любуйтесь вопиющим героизмом обеих.

А чего это я разразился такой грозной филиппикой в адрес одного из привилегированных родов войск?.. Да просто приходит время, и тебя посещает некое просветление. Начинаешь понимать, что большую часть прошедших лет, почти целую жизнь, ты заблуждался. Да не просто заблуждался, а избегал кое-что додумывать до конца. Можно было бы теперь промолчать (заткнуться), однако можно ведь и высказаться… Особенно, если пытливые умы так настырно задаются вопросом: что же это, в сущности, такое — разведка?

Война — она сама собой не зарождается, не начинается, ее зачинают наглецы и тихони, авантюристы и правдоносцы, мистики и реалисты, альтруисты и себялюбцы, — зачинают с затаенным стоном, в поту, на огромном ложе Мира Сего. А когда она родилась и полыхнула на полнеба, с ней уже управиться трудно. Почти невозможно. Дальше она пойдет своим ходом и будет бушевать так, как ей заблагорассудится. И проживет короткую ли, длинную ли, но свою собственную жизнь. А значит — жизнь торжества смерти. Зачинатели только удивятся: «Ах, внезапцы! Ах, мерзавцы-вероломцы!» — будто до этого часа были слепы и глухи.

Война — ее не ухватишь за бороду, не посадишь ни за школьную парту, ни на кол. Не распнёшь. Она с норовом.

Война — не терпит ни хозяина, ни распорядителя, ни доброхота-советчика. Ее не присвоишь. Все это россказни, что, дескать, «вон тот Великий, да вон тот Выдающийся, что ни говори, вел, оседлал и выиграл Нам эту страшную войну!» или, наоборот, «проиграл»… Чушь. Это злонамеренные выдумки или болезненные галлюцинации— заблуждения огромного количества суеверных людей и нелюдей. Наваждение.

Война — это и холод и пламя одновременно; и взлет и падение вместе; голод и обжираловка безмерные под одной крышей; преступление и наказание — одномоментные; безнаказанность воровства, изуверского распутства и жесточайшее наказание за пустяк, за ошибку, даже за условную вину, а то и вовсе без нее.

Война — это взрыв чести и эманация бесчестия, это справедливость возмездия, но тут же и разгул несуразности, уродства обстоятельств, искалеченных, изуродованных тел и судеб. Это сверхвласть и распоясавшееся самоуправство.

Но это (вот бывает же и такое), непостижимая защита и божественное покровительство. Где? И это на войне.

Война — это уход от большинства трудных или вовсе неразрешимых проблем. Война — гигантский страус с головой, навечно заткнутой под собственный хвост. Она ни правде, ни лжи в глаза не смотрит.

Война — это и предельное отстаивание своего главного принципа выгоды, принципа своей группы, клана, коллектива, класса, нации, народа — смертельное отстаивание до последнего выдоха.

Только редко кто отстаивает их собственными руками, ценой собственной жизни, — чаще чужими. Война — чудовищная беспринципность. Разложение. Распад.

Всякое присвоение войны, утверждение своих прав на нее, разглагольствования о ней, как о союзнице, она не принимает и отбрасывает. Она лютует и капризничает, перекидывается с одной противоборствующей стороны на другую, заигрывает, обманывает, а сама захватывает все на свете, и тут и там, разламывает, сжигает и жрет, жрет, ненасытно жрет. Война и смерть — вот родные сестры. И как они хорошо понимают друг друга.

Война — в целом — это и зеркало народа, и кривое зеркало человечества. Только в этих зеркалах ничего не надо искать, в них ничего не отражается. Отражаться нечему. У войны нет и не может быть лица — у войны кругом пасть.

Любая религиозно-фанатическая, и империалистическая, и отечественная, и захватническая разбойная, и так называемая справедливая, и освободительная, и народная, и просто идиотская, в которую вмазалисъ по непредусмотрительности какого-нибудь недоумка или группы упырей, — все равно, в конце концов, превращается в обыкновенную войну. Прилагательные, как шелуха, как шкура змеи, отделяются, а суть, тело войны вылезает и остается голеньким, без эпитетов и других украшающих фиоритур.

Вот поди и разберись. И пусть не хвастают те, что умудрились поставить противника на колени, завладели его знаменами и, может быть, судьбой. Пусть не предаются излишней радости. Они победили разве что исполнителя — врага своего, противника, а не саму войну.