В наше отсутствие, пока что-то там творилось на Турецком мосту и кого-то заодно принимали в партию, здесь, в центре города, по соседству с гостиницей, тоже происходило некое действо…

В нарушение законов вспоминательного жанра, которые велят «говорить лишь о том, что видел, слышал, чувствовал и запомнил сам», я расскажу о том, свидетелем чего не был, а узнал позднее, но не могу удержаться, уж больно выразительно. И на тему!

С этим опасным фронтовым переодеванием произошел ещё один казус. Ведь дошло до того, что даже на оборону и с обороны Турецкого моста мы бежали в сопровождении автоматчиков комендантского взвода, и встречные удивлялись: «Что за трюк такой — пленные фрицы все до одного вооружены?»

Так вот, Зеркальный зал гостиницы считался основной стоянкой мотоциклетного батальона. Дежурным по части (а это ритуал!) был в тот день назначен не кто-нибудь, а гвардии лейтенант Петро Шамоло — командир взвода бронетранспортёров. Сами-то они, машины американские, все три, сидели далеко позади в родной украинской утопи, а вот командир взвода был тут как тут, хоть сам ростом коротковат, зато крепок и широк в плечах. К тому же следует отметить, что мундир немецкий ему достался отменный — по фигуре, а вместо сгоревшего в бане головного убора в самый раз пришлась добротная танкистская пилотка с какой-то особой немецкой нашлёпкой. В чужой амуниции Шамоло смотрелся куда картиннее, чем в своей. Даже грозно. Дежурному по части полагалось нацепить на себя противогаз — ни одного не нашлось, заменили какой-то трофейной перевязью с флягой — и красную нарукавную повязку. С надписью «Дежурный по части». Повязки тоже нигде не смогли обнаружить, но кто-то приволок немецкую с белым кругом и фашистской свастикой посередине. Сказали: оденешь её наизнанку и сойдёт, как своя.

Комендантом города генерал назначил своего заместителя по строевой части полковника Белова, однофамильца. Правда, их никто никогда не путал — тот был «Батя», комкор, ген-Белов, а этот просто пожилой полковник, участник гражданской войны, коренастый, не Бог весть какой славный, но мужик безобидный, незадиристый. Никто толком не знал, чем он, в конце концов, должен заниматься и занимается ли чем-нибудь. Появилась насущная необходимость срочно навести порядок в войсках корпуса, обитающих в городе, взять под контроль изрядно разорённые склады с продовольствием, остатки спиртных и винных запасов. А главное, вздрючить, напрячь дисциплину и укрепить единоначалие там, где оно завибрировало. Это он и пытался проделать. Для острастки разгулявшихся гвардейцев следовало, наверное, кого-то прищучить и примерно наказать!..

Полковник метался на раздолбанном «виллисе» с охранением в поисках беспорядков и подходящего козла отпущения. А так как разгильдяйство и анархия равномерно распространялись повсюду, то и выбрать показательного нарушителя было не так-то легко. Все всё знали и по возможности заранее оповещали друг друга, мол, едет! И успевали подготовиться… Так и тут— гвардии Шамоло предупредили: «Едет к вам, будет разносить. Готовсь! Чисть зубы!!»

Да он, полковник Белов, по-настоящему и разносить-то не умел. Покладистый был человек. Но как ни хвали, каждый полковник, если поднатужится, может причинить вред твоей физиономии, преподнести тебе ворох неприятностей. Может. Нет бы радость какую доставить.

Подкатил на «виллисе», с форсом! Автоматчики соскочили — один справа, другой слева. Величественно, да не к месту… Не спеша вылезает. Дежурному бы подождать, когда полковник сам подойдёт поближе, а тот забылся, рванул навстречу бегом, как заорёт:

— Ба-таль-ооон, смирно! — а где он, батальон? Один помощник дежурного из сержантов. — Товарищ гвардии полковник! — вопит, словно его изничтожают, а глотка лужёная, одно слово — Шамоло.

Полковник, говорят, ахнул по-бабьи, как в плен вмазался, метнул сразу обе руки к небесам, как кинется к своему «виллису», хотел с ходу в кузовок ногой попасть, да промахнулся и физиономией лица в железный бортик машины так и врезался. Водитель успел, завёл — мотор как взревёт всей своей американской мощью! Охранники с автоматами заметались на месте— не знают, кинуться ли на условного противника или на помощь расквашенному полковнику, он же как-никак лицом об железный борт, да с размаху… А тут, как назло, народу набежало — рты поразевали: кто удивляется, сочувствует, кто хохотом надрывается. У нас же народ нутряной, сначала обхохочется, а там уж соображать начинает. Одним словом — полный конфуз. А свидетели машут руками на Шамоло — мол, сгинь, ты ж во всём немецком, дежурный! И повязка съехала!.. Полковник Белов потом говорил, что она у него фашистским знаком, то есть свастикой наружу вывернулась — дескать, это обстоятельство его и смутило. Но тут полковник, пожалуй, приврал… Сами понимаете, такие новости разлетаются мгновенно, с беспощадными прибавлениями. Мне этот казус описывали несколько человек и все по-разному. Но суть оставалась всегда одна и та же. Последний раз я об этом слышал лет через сорок после окончания войны…

Надо же было такому приключиться. Из Каменец-Подольска мы уходили снова через каменный мост, огибая Турецкую крепость, шли по дуге на северо-запад, в район каких-то дальних хуторов. Там образовался проран в петле окружения немецко-фашистских частей и соединений. Эту дыру следовало заткнуть. Командованию фронтом мы показались вполне подходящей затычкой. Дорога наша странным образом снова пролегала через городок Гусятин. Это был контрольный рубеж, там следовало задержаться, подтянуть отстающих. Они и впрямь один за другим начали появляться как из небытия, будто из ядовитого тумана.

Остановились. Я сразу нашел тот дом, в котором мы переводили дух и где я услышал об Иакове, о семействе с вершины холма. История запомнилась.

При оккупации этот еврей не явился на сборный пункт. Не подчинился ни одному из грозных приказов немецких комендантов и фюреров зондеркоманд. Он, по всей видимости, заблаговременно, втайне выкопал яму на макушке самого высокого лысого холма в ближайших окрестностях городка. А может, обустроил брошенный окоп, пулемётное гнездо, блиндаж. Надёжно перекрыл сооружение, замаскировал его. Оборудовал для жилья. Вот там и пряталась его маленькая семья. Иаков совершенствовал это жилище, отводил сырость (воду он копил), как мог утеплял подземельице. И всё по ночам, отсыпался днём. А ближе к утру, перед самым рассветом, ходил на городскую окраину за подобием пропитания (воду он научился собирать дождевую и талую, а свежую, колодезную приносил только изредка)…

Те, кто делились с ним, чем могли, делали это, должно быть, как загипнотизированные, со страхом дивились тому, что это семейство, единственное на всю округу, как-то умудряется жить, когда остальные еврейские и цыганские семьи давно выловлены и уничтожены… Это ещё куда ни шло, но вот то, что на них самих, да и на их благодетелей никто не донёс, было уж совсем невероятно.

Итак, я зашел, спросил. Мне сказали, что Янкелю повезло: ему досталась часть дома сбежавших на запад, и его семья — все четверо — сейчас ютится там, в новом, хоть и тесноватом жилище. Он забрал жену и детей из земляного укрытия. Мне объяснили, как его найти. В тот раз, когда мы шли на Каменец- Подольск, у меня съестного не было вовсе, и я ему, помнится, ничего не оставил — скверно, но было так. Скорее всего, я просто плохо соображал. А тут мы, хоть и по-прежнему обряженные во всё немецкое, но харчей набрали немало и всё это везли на трофейных немецких машинах. Я не хотел пугать Иакова своим мундиром и через штатских соседей передал ему кое-какие продукты, кажется, довольно много. А сам смотрел издали. Он появился, шел медленно, озираясь, всё взял, похоже, даже не поблагодарил, не спросил, от кого, сразу отнёс добычу в дом и тут же появился снова — увидел, что больше ничего нет, покачал головой без определённого смысла и скрылся за дверью. Было видно: если когда-нибудь он оттает, отдышится, то не скоро. И навряд ли. Оттуда, где он побывал, по-видимому, тоже не так-то легко возвратиться.

Много лет спустя я раскрыл Библию — именной указатель. Там прочёл: Иаков — пятка; когда мать рожала двойню, первым шёл Исав, а вторым Иаков, который держался ручонкой за пятку брата. Но было и ещё одно объяснение имени: Иаков — занимающий место хитростью. Вспомните, библейский Иаков приобрёл первородство, купил его у старшего брата за чечевичную похлёбку. И подумал я, а может, не только хитростью, но и предусмотрительностью? Инстинктивным заглядом вперёд? А ещё, может быть, трепетным предчувствием?.. Ведь все переводы с древних языков приблизительны и не точны.

Прошло ровно сорок лет с того дня, как наши доблестные войска действительно освободили от