окончательное решение еще не принято. По сути, Шепард теперь стал королем — и Эл знал, как подобает себя вести королю. Его Величество Первый Пилот — вот кто он такой, а Гленн лишь копьеносец.

И все же эта игра, в которой им приходилось участвовать с легкой руки Гилрута, оставляла Гленну последний шанс. Очень немногие знали, что на первый полет выбран Шепард. Следовательно, еще не поздно было изменить решение, исправить то, что казалось Гленну неслыханной несправедливостью голосования равных. Но это означало так или иначе перейти кому-нибудь дорогу… А в армии перейти дорогу лучшему считалось страшным грехом, святотатством. Но было несколько исключений. Во-первых, если ситуация оказывалась критической, а ты был прав. И во-вторых, если твоя дерзкая выходка срабатывала, то есть тебя поддерживали наверху. С другой стороны, в пресвитерианском вероучении — еще один кодекс чести, который Гленн знал назубок, — ничего не говорилось о том, что человек должен скромно стоять в стороне, когда фарисеи шумят и суетятся, изображая видимость деятельности. К тому же разве НАСА не была гражданской организацией? Она совсем не походила на морскую пехоту. И Гленн решил придерживаться пресвитерианского курса. Он начал заговаривать с вышестоящими, спрашивая, что они думают о решении.

Он не доказывал, что выбрать нужно именно его, практически нет. Он убеждал, что выбор нельзя было делать со столь ограниченной точки зрения. Первый астронавт Америки должен быть не просто летчиком-испытателем, которому поручено определенное задание. Он должен стать представителем Америки в истории, и на его характер следовало смотреть именно в таком свете. А если он не будет отвечать этим требованиям, ситуация обернется несчастьем не только для космической программы, но и для всей нации.

Новым администратором НАСА, назначенным Кеннеди вместо Гленнана, был Джеймс Э. Уэбб, бывший руководитель нефтяной компании и важная политическая фигура в демократической партии. Уэбб был из той породы, которую так ценили в Вашингтоне: небаллотирующийся политик. Небаллотирующийся политик обычно выглядел как политик, говорил как политик, ходил как политик, любил общаться с политиками, перемигиваться с ними и сокрушенно вздыхать. О таких людях какой-нибудь конгрессмен или сенатор обычно отзывался так: «Он говорит на моем языке». Самые способные из небаллотирующихся политиков, вроде Уэбба, обычно получали высокие посты. Во времена Трумэна Уэбб был директором бюджетного бюро и помощником госсекретаря. А еще — хорошим другом Линдона Джонсона и сенатора Роберта Керра из Оклахомы, председателя сенатского Комитета по аэрокосмическим наукам. Шесть лет Уэбб являлся главой дочерней компании, принадлежавшей нефтяной империи семьи Керра. Уэбб относился к тому сорту людей, которых корпорации, работающие на правительство («Макдоннелл Эйркрафт» или «Сперри Гироскоп»), любили делать своими директорами. И выглядел он соответствующе. Щеки у него были такие же пухлые и гладкие, как у Гленнана, а волосы даже еще лучше — волнистые, густые, прядь к пряди, темные, слегка тронутые сединой; зачесывал он их назад, как все серьезные люди. Он идеально подходил для назначения во всевозможные комиссии вроде муниципальной комиссии по кадрам, где он по большей части и работал с 1959 года. Он был известен как человек, который легко справляется с бюрократическими проблемами. Он увешивал стены своих офисов омерзительными пейзажами. И он не был глупцом. Что же он мог поделать с неудовольствием астронавта Гленна по поводу выбора на первый полет «Меркурия» астронавта Шепарда? Ведь Гилрут сказал, что он сам принял это решение, основываясь на множестве критериев, большей частью объективных. Например, Шепард лучше всех управлялся с процедурным тренажером. Когда Гилрут рассмотрел все критерии, — а не только результаты голосования равных, — то пришел к выводу, что Шепард должен лететь первым, а Гленн — вторым. Так что Гленну незачем возражать. Это даже немного странно. Но одно совершенно ясно: Уэбб явно не собирался начинать свою работу в НАСА с того, чтобы вмешаться в какую-то непонятную разборку среди семи храбрейших парней Соединенных Штатов. А протесты астронавта Гленна — его последний шанс стать первым в мире космонавтом — со временем прекратятся.

В конце февраля 1961 года не один Гленн был разозлен. Гилрут наконец-то опубликовал в прессе имена людей, которые совершат три первых космических полета: Гленн, Гриссом, Шепард — в алфавитном порядке, добавив, что еще не принято решение о том, кто из них совершит первый полет через девяносто дней. Вышел «Лайф» с портретами Гленна, Гриссома и Шепарда на обложке и огромной статьей под заглавием «Первые трое». Журналистам все происходящее очень нравилось. Они пытались уговорить НАСА дать первым троим астронавтам название «Золотая команда», а остальным — «Красная команда». Золотая команда и Красная команда! Боже! Открывались просто сказочные возможности.

«Лайф» был чем-то вроде бюллетеня братства, и заметка о «первых троих» была воспринята Диком Слейтоном, Уолли Ширрой, Скоттом Карпентером и Гордоном Купером как оскорбление. Ведь теперь они были «остальные четверо». Они… остались позади! Это трудно было сформулировать, но в этом заключалось что-то равносильное провалу.

«Лайф» старался быть на высоте. Репортеры слетали на Мыс к «первым троим», их женам и детям, и в журнале появилось множество сделанных в Какао-Бич снимков неразлучной семьи астронавтов. Добропорядочный Джентльмен старался изобразить происходящее в подобающем виде. Прежде всего, график поездок астронавтов никак не вязался с представлениями о нормальной семейной жизни. Сказать, что астронавты отправлялись на пикники со своими семьями в одно и то же время, пусть и в разные места, было бы сильным преувеличением. А устроить такой спектакль на Мысе — что было совершенно невыносимо для жен — значит совершить грубейшую ошибку. Чтобы собрать на совместное веселье семьи астронавтов, журналистам пришлось бы иметь дело не с Гленнами, Гриссомами и Шепардами, а с кланами Дьякона, Индианца и Ледяного капитана. А это было непросто. Они расходились, как корабли ночью, даже в самые спокойные времена, а сейчас время было вовсе не спокойным. И тут уж ничего не мог поделать даже «Лайф» со всеми его возможностями (отнюдь не малыми). Был сделан снимок на разворот: «первые трое» с женами и детьми, блистательное племя «первых троих» на пляже Какао-Бич на фоне исследовательской ракеты (о чем гласила сопроводительная надпись), взлетающей на базе в нескольких милях поодаль. На самом деле они смотрелись как три семьи из враждебных друг другу и воюющих между собою частей нашей беспокойной планеты; члены этих семей никогда не смотрели друг на друга, пока их не выбросило после кораблекрушения на этот проклятый берег. Они стояли в своих праздничных костюмах и мрачно глядели вдаль, высматривая на горизонте спасательные корабли — желательно три судна под разными флагами.

А «остальные четверо»? Они, должно быть, провалились в трещину в земле.

Гленн продолжал работать астронавтом-дублером и мастером шарад, словно это были роли, на которые его выбрал пресвитерианский Бог. Он отдавался этим ролям «на все сто», пользуясь одной из его излюбленных фраз. Кроме того, если бы по неисповедимым путям Господним вышло так, что Шепард не смог совершить первый полет — по той или иной причине, — Гленн «на все сто» готов был занять его место. К апрелю для летучих жокеев вроде Гленна появился спасительный выход — отказаться от личных амбиций и раствориться в самой миссии. Проект «Меркурий» окружало настоящее чувство миссии. Могущественный советский «Интеграл» только что запустил на орбиту еще два огромных космических корабля с манекенами космонавтов и собаками на борту, и оба эти полета были успешными с начала и до конца. Космическая гонка набирала витки. Гилрут рассчитывал послать Шепарда в полет в марте, но Вернер фон Браун настаивал еще на одном, последнем испытании ракеты «Редстоун». Испытание прошло отлично, и теперь каждый, оглядываясь в прошлое, раздумывал, не потеряно ли драгоценное время зря. Полет Шепарда был запланирован на 2 мая, хотя публично не сообщалось, что полетит именно он. Игра в шараду продолжалась, и Гленн по-прежнему читал в газетах о себе как о вероятном кандидате. Люди из НАСА, толкущиеся вокруг ангара С, предлагали 2 мая привести всех троих — Гленна, Гриссома и Шепарда — на пусковую установку в высотно-компенсирующих костюмах и капюшонах, чтобы страна не знала, кто именно совершает первый полет, до тех пор пока астронавт не окажется внутри капсулы. Причина такого решения уже давно была забыта.

Инженеры и специалисты из НАСА так выкладывались на Мысе в последние недели, что соглашались пойти отдохнуть только по приказу. Это было изнурительное время и, одновременно, интерлюдия к такому выбросу адреналина, который люди запоминают на всю жизнь. Это была интерлюдия к такому полному подчинению души и тела единой задаче, которое обычно случается только во время войны. Но ведь это и была война, хотя никто и не произносил этого слова. Люди, сами того не осознавая, подчинились исконному духу поединка. Через какие-то считанные дни один из парней действительно