на круглой восточной оттоманке, расталкивая флотилию пышных юбок, и приблизился к камину…

Лицо Джуди — маска веселья. Она так очарована разглагольствованием пузатого старика, что поначалу даже не заметила Шермана. Потом увидела. Взглянула встревоженно. Ну конечно! Подойти на званом вечере супругу к супруге — значит расписаться в собственном поражении. Ну и ладно! Лишь бы не допустить ее до Марии! Это — главное. Джуди больше не смотрит на него. Она опять упоенно воззрилась на старика, вся сияя от интереса.

— …на той неделе, — рассказывает старик, — вернулась моя жена из Италии и объявляет, что у нас теперь вилла на Комо. Комо, видите ли. Это озеро такое. Ну ладно, Комо так Комо. Лучше чем Хаммамет. В позапрошлом году был Хаммамет. — Голос у него грубый, чуть причесанный голос нью-йоркских улиц. Он держит в руке стакан с содовой и, рассказывая, переводит взгляд с Джуди на мраморного ангела. Джуди в ответ одобрительно, безудержно смеется, а мраморный ангел только слегка кривит губку, когда он ей заглядывает прямо в глаза. — По крайней мере, я знаю, где это Комо. Про Хаммамет я в моей жизни не слыхал. Моя жена помешалась на Италии. Итальянская живопись, итальянские туалеты, а теперь еще, пожалуйста, Комо.

Джуди снова разразилась автоматной очередью смеха кхо-кхо-кхо-кхо-кхо, словно ей действительно немыслимо смешно, как старик высмеивает жену с ее итальянскими пристрастиями. Так ведь это же Мария, вдруг осенило Шермана. Он рассказывает про Марию. Это ее муж, Артур Раскин. Он уже и по имени ее называл? Или только «моя жена»?

Вторая женщина, мраморный ангел, стоит молча. И вдруг старик протягивает лапу и зажимает двумя пальцами серьгу у нее в левом ухе. Женщина, ошеломленная, замирает. Она бы отдернула голову, но этот ужасный старый медведь двумя пальцами крепко держит ее за ухо.

— Классная вещь, — говорит Артур Раскин, поворачивая серьгу. — Надина. Да?

Надина Дулоччи — модная художница-ювелир.

— Кажется, да, — отвечает женщина испуганным европейским голоском. Подняв к ушам руки, она торопливо отстегивает обе серьги и передает ему, как бы говоря: «Нате, берите. Только, будьте добры, не отрывайте мне уши».

Раскин как ни в чем не бывало берет серьги в волосатую горсть и продолжает рассматривать.

— Так и есть. Надина Д. Классная вещица. Где брали?

— Это подарок, — холодно, как мрамор. И торопливо спрятала возвращенные серьги в сумочку.

— Классная вещь. Шик. Моя жена…

Что, если он сейчас скажет: «Мария»? Шерман перебивает:

— Джуди. — И остальным: — Прошу прошения. — К Джуди: — Я хотел…

На лице Джуди тревожное выражение сменяется восторженным. Ни одна жена за всю историю человечества так не радовалась встрече с мужем, как она рада появлению Шермана в ее «разговорном кружке».

— Шерман! Познакомься, это мадам Прюдом.

Шерман выпятил йейльский подбородок и постарался для шокированной француженки придать себе побольше солидного староамериканского обаяния:

— Очень приятно.

— …и Артур Раскин.

Шерман твердо пожал волосатую лапу.

Артуру Раскину 71 год, и он не выглядит моложе. Из его больших, мясистых ушей проволокой торчат седые волосы. Под нижней челюстью — несколько отвислых подбородков. Но держится прямо, слегка откинувшись назад, выпятив грудь и объемистое брюхо.

Мощная его туша втиснута в корректный синий костюм и белую рубашку с синим галстуком.

— Прошу меня простить, — говорит Шерман. И, с милой улыбкой, жене: — Можно тебя на минуточку? — Раскину и француженке он при этом виновато улыбается и отходит с Джуди на несколько шагов в сторону. Мадам Прюдом тоскливо смотрит ему вслед: она-то надеялась с его помощью избавиться от Раскина.

Джуди, с несгораемой улыбкой на губах:

— В чем дело?

Шерман, надвигаясь на нее йейльским подбородком, любезно:

— Я хочу тебя познакомить с… с бароном Хохсвальдом.

— С кем?

— С бароном Хохсвальдом. Ну, знаешь, с этим немцем…

Джуди, по-прежнему держа улыбку:

— Но почему вдруг?

— Мы поднимались с ним вместе в лифте.

Для Джуди это явно звучит полной бессмыслицей.

Торопливо:

— Ну и где же он?

Торопливо, потому что оказаться вместе с мужем в одной «разговорной группе» — уже плохо. А отпочковаться и образовать новую, только с ним вдвоем, — это…

Шерман озирается:

— Только что был здесь.

Джуди, уже без улыбки:

— Шерман, бога ради, в чем дело? Что ты говоришь? Причем тут барон Хохсвальд?

В эту минуту появился лакей с джином с тоником для Шермана. Сделав большой глоток, Шерман еще раз оглядывается вокруг. У него кружится голова. Со всех сторон в медвяном мареве настольных светильников множатся «ходячие рентгенограммы» в пышных юбках…

— А вы, парочка, что такое тут затеяли? Кхак-кхак-кхак-кхак. — Инес Бэвердейдж взяла их под руки. В первое мгновение, пока Джуди не восстановила у себя на лице несгораемую улыбку, вид у нее был совсем сокрушенный. Мало того что она оказалась вдвоем с собственным мужем, но еще самая знаменитая хозяйка фешенебельного нью-йоркского дома, первая в мире укротительница светских львов в текущем сезоне, это заметила и сочла нужным оказать им неотложную помощь, чтобы хоть как-то спасти от позора.

— Шерман вздумал…

— А я вас ищу! Хочу познакомить о Рональдом Вайном. Он сейчас переоформляет в Вашингтоне особняк вице-президента.

Инес Бэвердейдж потащила их через рой оскаленных лиц и пышных подолов и ввела в кружок, в центре которого — высокий, худощавый, еще не старый мужчина красивой наружности — тот самый Рональд Вайн. Мистер Вайн как раз говорил:

— …всюду жабо, жабо, жабо. По-видимому, жена вице-президента только теперь открыла для себя эту деталь одежды, — и страдальчески закатил глаза.

Остальные, две дамы и плешивый господин, смеются как безумные. А Джуди едва осилила слабую улыбку… Страдает от унижения… Хозяйке дома пришлось спасать ее от светского фиаско.

Какая грустная ирония! Шерман ненавидел себя. Ненавидел за все те ее унижения, о которых она еще ничего не знает.

В столовой у Бэвердейджей стены были покрыты темно-медвяным лаком ни много ни мало в четырнадцать слоев и в результате стеклянисто отсвечивали, будто воды тихого озера, в которых отражаются прибрежные костры. Этот эффект ночных отражений создан гением Рональда Вайна, он вообще умеет, как никто, добиваться игры света в замкнутом пространстве, не прибегая к помощи зеркал. Повальное увлечение зеркалами, распространившееся в 70-е годы, с течением времени стало восприниматься как прискорбный недостаток вкуса, и начало 80-х, в квадрате между Парк авеню и Пятой и от Шестьдесят второй улицы до Девяносто шестой, огласилось душераздирающим стекольном скрежетом: из стен фешенебельных квартир целыми акрами выламывались безумно дорогие, великолепные зеркала. Нет, в столовой у Бэвердейджей глаз плавал в океане отсветов, мерцаний, отражений, искр, огней, льдистых блесток и жаркого свечения, и для этого были употреблены призмы более тонкие: лаки, глазурь керамических бордюров под потолочными карнизами, старинная английская мебель с золотом, серебряные канделябры, хрустальные чаши, и вазы из тончайшего стекла, и литое столовое серебро, такое массивное —