том, что совершалось в древние времена в нашей стране или у вас самих^{2} .

Взять хотя бы эти ваши родословные, Солон, которые ты только что излагал, ведь они почти ничем не отличаются от детских сказок, так вы прежде всего храните память только об одном потопе, а ведь их было много до этого; более того, вы даже не знаете, что прекраснейший и благороднейший род людей жил некогда в вашей стране. Ты сам и весь твой город происходите от тех немногих, кто остался из этого рода, но вы ничего о нем не ведаете, ибо их потомки на протяжении многих поколений умирали, не оставляя никаких записей и потому как бы безмолвствуя. Между тем, Солон, там, где ныне стоят Афины, задолго до самого большого и разрушительного наводнения существовало государство, было оно первым в военной доблести, и совершенство его законов стояло выше всякого сравнения; предание приписывает ему такие деяния и установления, которые прекраснее всего, что мы когда-либо слыхали». Узнав это, Солон, по собственному его признанию, был поражен и горячо упрашивал жрецов со всей обстоятельностью и по порядку рассказать об этих древних афинских гражданах.

И жрец ответил ему: «О, Солон, я все расскажу ради тебя и вашего государства, но прежде всего ради той богини, что получила в удел, взрастила и воспитала как ваш, так и наш город. Однако Афины она основала на целое тысячелетие раньше, восприняв ваше семя от Геи и Гефеста, а наш – позднее. И дата основания нашего отражена в священных записях, сделанных восемь тысячелетий назад, а для афинян эта исчисляется девятью тысячами лет. Я вкратце расскажу тебе об их законах и величайших подвигах. Позднее, на досуге, мы по порядку рассмотрим, насколько они правдивы. Законы своих предков ты можешь представить себе, сравнивая со здешними: ты найдешь ныне в Египте множество установлений, принятых в те времена у вас, и прежде всего обособленное от всех прочих сословие жрецов, затем сословие ремесленников, где каждый занимается своим ремеслом, ни с кем больше не общаясь, а также сословия пастухов, охотников и земледельцев; и еще воинское сословие, как ты, должно быть, сам заметил, тоже отделенное от прочих, и его членам закон предписывает не заботиться ни о чем, кроме войны.

Добавь к этому, что снаряжены воины щитами и копьями, этим оружием одарила людей богиня, и мы ввели его у себя первыми в Азии^{3}, как вы – первыми в ваших землях.

Что касается умственных занятий, ты и сам видишь, как тщательно наш закон вырабатывал основополагающие принципы – от законов природы до божественных наук и медицины, этого искусства врачевания, добавляя полезное и всем другим наукам. Такой порядок богиня еще раньше ввела и у вас, устроя ваше государство, а начала она с того, что отыскала для вашего рождения такое место, где под действием мягкого климата вы рождались бы разумнейшими на Земле людьми. Будучи покровительницей войны и мудрости, богиня избрала такой край, который обещал порождать людей, похожих на нее саму, и там она вас и расселила. И вы стали жить там по тем законам, о которых я говорил, и даже еще лучше, и превосходили всех людей добродетелью. Из великих деяний вашего государства немало таких, которые известны по нашим записям и служат предметом восхищения; однако среди них есть одно, которое превышает величием и доблестью все остальные. Ведь согласно нашим записям государство ваше положило предел дерзости несметных воинов, отправлявшихся на завоевание всей Европы и Азии, державших путь от Атлантического океана.

Ведь в те времена через это море можно было переправиться, ибо за проливом, который называется на вашем языке Геракловыми столпами, еще находился остров. Этот остров превышал своими размерами Ливию и Азию^{4}, вместе взятые, и с него тогдашним путешественникам легко было перебраться на другие острова, а с островов – на весь противолежащий материк, замыкающий то море, что и впрямь заслуживает такое название. Ведь море по эту сторону упомянутого пролива – всего лишь залив с узким входом, тогда как по ту сторону пролива простирается море в собственном смысле слова, равно как и окружающая его земля воистину и вполне справедливо может быть названа материком. На этом-то острове, именовавшемся Атлантидой, и возникло удивительное по величине и могуществу царство, чья власть простиралась не только на весь этот остров, но и на многие другие острова, а также на часть материка, а сверх того восточнее пролива они правили Ливией вплоть до Египта и Европой вплоть до Этрурии. И вот вся эта сплоченная мощь была брошена на то, чтобы одним ударом ввергнуть в рабство и ваши и наши земли и все вообще страны по эту сторону пролива. Именно тогда, Солон, государство ваше явило всему миру блистательное доказательство своей доблести и силы: превосходя всех твердостью духа и опытностью в военном деле, оно сначала встало во главе эллинов, потом, когда союзники отошли, боролось в одиночестве и, терпя страшные неудачи, все же одолело завоевателей и торжествовало над ними.

Тех, кто еще не был порабощен, оно спасло от угрозы рабства; всех же остальных, обитавших по эту сторону Геракловых столпов, оно великодушно сделало свободными. Но позднее, когда пришел срок невиданных землетрясений и наводнений, за одни ужасные сутки вся ваша воинская сила была поглощена разверзнувшейся землей; равным образом и Атлантида исчезла, погрузившись в пучину. После этого море в тех местах стало вплоть до сего дня несудоходным и недоступным по причине обмеления, вызванного огромным количеством ила, который оставил после себя осевший остров». Ну вот я и пересказал тебе, Сократ, как возможно короче то, что передавал со слов Солона старик Критий. Когда ты вчера говорил о твоем государстве и его гражданах, мне вспомнился этот рассказ, и я с удивлением заметил, как многие твои слова по какой-то поразительной случайности совпадают со словами Солона.

Но тогда мне не хотелось ничего говорить, ибо по прошествии столь долгого времени я недостаточно помнил содержание рассказа; поэтому я решил, что мне не следует говорить до тех пор, пока я не припомню всего с должной обстоятельностью. И вот почему я так охотно принял на себя те обязанности, которые ты вчера мне предложил: мне представилось, что если в таком деле важнее всего положить в основу речи согласный с нашим замыслом предмет, то нам беспокоиться не о чем. Как уже заметил Гермократ, вчера, едва уйдя отсюда, я в беседе с ним сразу же начал припоминать суть дела, а потом, оставшись один, восстанавливал в памяти подробности всю ночь напролет и вспомнил почти все.

Справедливо изречение, что заученное в детстве куда как хорошо держится в памяти. Я совсем не уверен, что мне удалось бы полностью вспомнить то, что я слышал вчера; но вот если из этого рассказа, слышанного мною давным-давно, от меня хоть что-то ускользнет, я буду удивлен. Ведь в свое время я выслушивал все это с таким истинно мальчишеским удовольствием, а старик так охотно отвечал на мои всегдашние расспросы и все разъяснял, что рассказ неизгладимо запечатлелся в моей памяти, словно выжженная огнем по воску картина, которую нельзя стереть. А сегодня рано поутру я поделился рассказом вот с ними, чтобы им тоже, как и мне, было о чем поговорить. Итак, чтобы наконец-то дойти до сути дела, я согласен, Сократ, повторить мое повествование уже не в сокращенном виде, но со всеми подробностями, с которыми я сам его слышал. Граждан и государство, что были тобою вчера нам представлены как в некоем мифе, мы перенесем в действительность и будем исходить из того, что твое государство и есть вот эта наша родина, а граждане, о которых ты размышлял, суть вправду жившие наши предки из рассказов жреца.

Соответствие будет полное, и мы не погрешим против истины, утверждая, что в те-то времена они и жили. И, поделив между собой обязанности, мы попытаемся сообща должным образом справиться с той задачей, что ты нам поставил. Остается только решить, Сократ, по сердцу ли тебе такой предмет, или вместо него нужно искать какой-либо иной.

Сократ. Да что ты, Критий, какой же предмет мы могли бы предпочесть этому? Ведь он как нельзя лучше подходит к священнодействиям в честь богини, ибо сродни ей самой; притом важно, что мы имеем дело не с вымышленным мифом, но с правдивым сказанием. Если мы его отвергнем, где и как найдем мы что-нибудь лучше? Это невозможно. Так в добрый час! Начинайте, а я в отплату за мои вчерашние речи буду молча вас слушать^{5}.

На этом мы распрощаемся с Тимеем.