Мне кажется, я умерла.
20 февраля 74, среда, Москва. Вчера нам позвонил А. И.80 Взяла трубку Люша. «А мама дома? Будем говорить втроем». «Я здоров и свободно заговорил по-немецки». «Эмигрантов и корреспондентов шугаю». «А вообще меня встретил весь город как национального героя». Л.: «Утомительно». «Нет, это хорошо». Л.: «А есть ли близкие люди, свои, от которых вы не прячетесь?» – «Конечно, есть… Года через 4 я вернусь к вам». Л. спросила насчет вещей: «Вилы, лыжи и валенки пусть останутся в Музее». (Т. е. у нас, в доме К. И. Валенки – исторические – присланы кем-то из лагеря. Вилы он держал за шкафом, хотел пырнуть, если за ним придут.) Мне: «Я ведь в тот вечер должен был прийти к вам и сговориться (?)». Я: «В тот вечер я сама пришла к вам в 7 ч.». И я рассказала ему, сколько было друзей и сколько писем.
Сейчас главное – отправка Али с семьей. Игнаша болен. Им помогают, но все равно невпроворот. В провоз архива я не верю. Думаю, на таможне все отберут или 9/10. А какая мука – формальности, овир.
В среду – ту – я вернулась на дачу: его пальто в передней, его часики и цветные карандаши на столе, лыжи, вилы, лопата, его свертки в холодильнике.
Дважды: «светлый день и опустелый дом». О нет, не дважды уже.
Думаю, А. И. устроит там настоящий р<усский> центр. Когда соединится с семьей. По-видимому, сейчас занят корректурами «Архипелага» – новых частей.
А потом, надеюсь, займется нами, со свойственным ему организаторским гением.
15 марта 1974, воскр., город. Сегодня иду к Але – отнести фотографии нашего дома и сада для Ал. Ис. Нужно ли ему это? Не знаю. Живет ли в нем память о новых (после тюрьмы) людях и местах? Он не лирик. Но о вещах живет: то и дело он звонит из Швейцарии Але, а та – Люше, что Ал. Ис. просит привезти (из дому или от нас) подстаканник, плоскозубец или какие-то наглазники, которые бедная Кларочка не может найти.
Все время – передается по радио – его очередной отказ какой-нибудь стране или организации приехать к ним в гости: он хочет вполне отдаться литературной работе.
Впервые в жизни после тюрьмы у него будет свой дом, свое устройство… Город он ненавидит. Борзовку81 любил, но там с ним жила нелюбимая. Переделкино любил скрепя сердце. Теперь он с любимой женой и в доме, в котором сам себе господин.
23 июня, Москва, воскресенье. Великая книга читается и потрясает. Но многие жаждут избавить себя от благодарности автору и потому сильно злобятся на «Письмо вождям» (с которым я тоже не везде согласна – ну и что?).
3 июля, вторник, 74. Москва. Только что слышала голос А. И. – отрывок из его интервью (4-й кусок). Я слышала этот же кусок и более подробно на даче; но только голосом диктора. А тут, сейчас, его голос.
Интервью блистательное, разумеется – написанное, и давно писавшееся; множеством мыслей совпадающее с моими; а некоторое – поправки к письму вождям – просто мое.
11 июля 74, четверг, Переделкино. Сегодня – очередной посетитель.
Очень похож на моего машиниста.
Думаю, не провокатор. И вот тут самое горькое, самое трудное. 1) Я ничем не могу ему помочь; 2) мы совсем не понимаем друг друга.
Ему 62 года. На вид меньше. С Урала, но украинец. 10 лет лагеря, выпущен в 56-м. Разумеется, хочет телефон Сахарова. А случилось-то, что в разговоре он кому-то при ком-то сказал, что нельзя ругать «Архипелаг», раз книгу не читали. На следующее утро его на машине отвезли в милицию, а оттуда в КГБ. Там полковник. «Тебе что надо? Еще захотел? Ты Яковлева в «Правде» читал? Ну и все… А книгу Солженицына никогда не прочтешь». Затем вопрос: «Как ты считаешь, правильно, что его вытурили, а не посадили». Мой ответил: «Что ж его сажать, ведь он уже сидел». А полковник ему: «Он для нас вошь, мы его раздавим в любом месте… Вот он и сидит у себя в доме, как в крепости».
4 часа с ним говорили, пугали его: «Мы тебе 5 лет за хулиганство в одну минуту дадим».
Приехал он в Москву в поисках А. Д. и меня.
Человек все понимает, и в то же время: «Солженицын не все написал про лагерь. Я был, я видел». – «Да ведь вы не читали!» – «Слышал отрывки по Волне. И в «Лит. Газете» пересказ.
Потом:
– Мне терять нечего, мне уже 62, пусть делают что хотят.
– Но вы-то что хотите сделать?
– Хочу проафишировать… Чтоб знали все, как у нас людей душат… Люди-то у нас теперь понимающие, все знают.
6 сентября 74, Переделкино. По радио: грядет книжка А. И. с разоблачениями Шолохова82. Какой-то литературовед Д., который умер, произвел сравнение.
Я этой работы не знаю; уверена, что Шолохов не автор «Тихого Дона», но и Крюков (прекрасный человек) в том, что я читала – немощен: очеркист-этнограф.
Поглядим. Но мафия при Шолохове озвереет. Это им хуже, чем «Архипелаг».
Пока идет расправа с Эткиндом. Он хотел уехать через Францию – не дали. Теперь подал унизительные бумаги в овир. Скоро приедет сюда прощаться. Жаль его, но не пронзает. Думаю, там ему будет хорошо: гибок, талантлив, работоспособен, ловок.
28 ноября 74, четверг, Переделкино. Самойлов прочел новую небольшую поэмку – выпад против Ал. Ис.83 Горько. Я на свете прожила, чтобы дожить до великого «Архипелага» – и вот дожила, мы дожили – а все заняты «Письмом к вождям». Письмо это а) неверное (я против автократии), б) в нем неудачно выражены и те мысли, с которыми я согласна. У Самойлова поэма фантастическая (будто бы о Федоре Кузьмиче), но там явный пересказ «Письма вождям»… Если бы не было посторонних, я ему объяснила бы, что печатать и пробовать печатать это в «Новом Мире» – не следует… Хотя бы по формуле Чернышевского: «Никогда не ругай того, кого, если бы ты захотел похвалить, тебе не позволили бы».
Что-то я все-таки сказала и Д. С. ответил (мне не понравилось):
«Если Л. К. неприятно – я не буду… У нее слабость к этому человеку».
Да, у меня слабость – и пожизненная.
10 декабря 74, понед., Москва. Завтра день рождения А. И. (Год, как он устроил мне сцену за ящик с лошадкой84.) Посылаем – по отдельности – телеграммы в Цюрих. И я, и Люша, и мн. др.
Думаю о II томе Великой Книги. Почему мне неприятна глава «Замордованной воли»? Вся книга написана «с чужих слов». Но когда он пишет о лагерях и шарашках, чужие слова ложатся на собственный опыт. А воли замордованной он не пережил. Потому и Н. Я. М<андельштам> для него возможна. Потому и судьбы писателей непонятны ему.
28 января 75 г., вторник, Москва. Письмо от Самойлова, извиняющееся по форме и наступательное по содержанию. Хочет продолжать дискуссию85. Продолжу, но как мне продолжить братство с ним? Третьего дня он выступал в ЦДЛ (Володя Корнилов не стал бы, даже если б позвали); зал – битком; все в восторге – еще бы! Он читал: «Выйти из дому при ветре.» – но и антисолженицынскую поэму прочел, и «все» были в восторге. Ох уж эти все! Вешаю себе на стены портреты А. И., целых 3, в ответ.
24 февраля 75, понедельник, Москва. Радость: я наконец-то получила длиннейшее письмо от А. И.; из моих писем, по-видимому, получил все, кроме одного (именно того, где я беру назад одну свою поправку – ошибку). Просит прочесть сб. «Из-под глыб».
Я его сейчас читаю. Ох, горюшко. Талантливо, умно; есть и молодые таланты; но всё – христианство; всё – православное; и не такое, а вот этакое… Мне же это совсем чуждо, всё, что церковь, – мертво; а Христос для меня воскресает только в стихах Пастернака, Ахматовой, в живописи.
