– Ну помнишь, я привела его в Клуб в сорок пятом, он часто у нас ужинал. Он еще с Селиной путался.
– А, Николас! Тот, что на крышу лазил? Давно же это было! Ты что, его видела?
– Я только что видела сообщение агентства Рейтер. Его убили во время волнений на Гаити.
– Не может быть! Вот ужас! А как он там оказался?
– Он там миссионером был, что ли.
– Немыслимо.
– Представь себе. Жуткая трагедия. А ведь я его хорошо знала.
– Кошмар! Как вспомнишь все… Ты Селине сказала?
– Да вот никак не могу до нее дозвониться. Ты же знаешь, какая она теперь: сама трубку не берет, надо через тысячу секретарей каких-то прорываться.
– А ты могла бы неплохой материал сделать из этого для газеты, Джейн, – сказала Энн.
– Само собой. Просто мне нужно еще кое-что уточнить. Конечно, столько лет прошло с тех пор, как я его знала, но материал получился бы любопытный.
Два молодых человека – поэты в силу того обстоятельства, что сочинение стихов до сих пор было их единственным постоянным занятием, – возлюбленные двух девушек из Клуба принцессы Тэкской (и в данный момент больше ничьи), оба в вельветовых брюках, сидели в кафе на улице Бэйзуотер в компании безмолвно внимающих почитательниц и беседовали о будущей новой жизни, просматривая гранки романа одного общего друга. На столике перед ними лежал экземпляр «Мирных новостей». И один молодой человек процитировал, обращаясь к другому:
А другой улыбнулся со скучающим видом, но преисполненный сознания, что очень немногие во всей великой метрополии и послушных ей колониях могли бы назвать источник этих строк. Улыбнувшийся молодой человек был Николас Фаррингдон, еще никому не известный и пока не имевший особых шансов стать известным.
– Кто это написал? – спросила Джейн Райт, толстая девица, работавшая в издательстве; в Клубе считали, что она девушка толковая, но немножко не того круга.
Ответа не последовало.
– Кто это написал? – повторила Джейн.
Поэт, сидевший ближе к ней, произнес, глядя сквозь толстые стекла очков:
– Один александрийский поэт.
– Из новых?
– Нет, но для Англии он, пожалуй, новый.
– А имя у него есть?
Он не ответил. Молодые люди возобновили беседу. Они вели речь о постепенном угасании и упадке анархистского движения на родном острове, без конца называя какие-то имена. Просвещать девушек в этот вечер им уже наскучило.
ГЛАВА 2
В общем зале Джоанна Чайлд давала урок декламации мисс Харпер, поварихе. Джоанна все время занималась с ученицами или готовилась к очередному экзамену. И ее хорошо поставленный голос то и дело раздавался по всему зданию. Джоанна брала с учениц по шесть шиллингов в час, с членов Клуба – по пять. Никто не знал, на каких условиях она занималась с мисс Харпер, – в те годы люди, владевшие ключами от буфетов, вступали в соглашения со всеми прочими на особых условиях. Метод Джоанны состоял в том, что сначала она сама с выражением читала каждую строфу, а затем просила ученицу повторить.
В гостиной было слышно, как она во весь голос отчеканивает пульсирующий ритм «Гибели
В Клубе гордились Джоанной Чайлд не только потому, что она самозабвенно декламировала стихи, но и потому, что она – статная, миловидная, пышущая здоровьем – была поэтическим воплощением высокой белокурой дочери священника, она не знала, что такое косметика; окончив в начале войны школу, день и ночь без устали работала в приходских благотворительных организациях; во время учебы всегда была бессменной старостой; и никто никогда не видел и не мог представить себе ее плачущей, потому что по натуре она была стоиком.
Так случилось, что, окончив школу, Джоанна влюбилась в викария. История эта ничем не кончилась. И Джоанна решила для себя, что это будет единственная любовь в ее жизни.
Она часто слышала в детстве, а потом повторяла сама:
Ее представления о чести и любви были заимствованы из поэзии. Она имела смутное понятие о том, чем в целом и в частностях отличается земная любовь от неземной и каковы их разнообразные признаки, но сведения об этом она черпала из богословских споров священнослужителей, бывавших в доме ее отца; поэтому ее воззрения отнюдь не сводились к простым обиходным истинам вроде формулы «В деревне люди ближе к Богу» или утверждения, что достойная девушка должна любить один раз в жизни.
Джоанна считала, что ее чувство к викарию было бы недостойно называться любовью, если бы она дала волю сходному чувству, которое она начала испытывать к сменившему его новому викарию, еще более для этого подходящему и даже еще более красивому. Стоит только допустить мысль о замене предмета обожания – и разрушится все здание любви и соединенья двух сердец, вся философия шекспировского сонета – таково всегда было твердое, хоть и не высказываемое, убеждение, царившее в доме приходского священника и в верхних сферах его духовных владений. Джоанна подавила в себе склонность к новому викарию, заглушив ее теннисом и благотворительной деятельностью. Она и прежде никак не поощряла
