– Пожарные вот-вот будут.

Он висел, ухватившись за карниз и упираясь носками ног в кирпичную стену, и наблюдал за тем, что происходило у края крыши, где были укреплены пожарные лестницы. Люди, вооруженные специальными кирками, один за другим карабкались вверх; одновременно на крышу поднимали тяжелые отбойные молотки. Николас снова заглянул в окно:

– Уже идут. А куда пропала Селина?

Никто не ответил.

Он спросил:

– А вон та девушка – она не пролезет в окно?

Он имел в виду Тилли, и Джейн сказала:

– Она уже пробовала. И застряла. Внизу так огонь трещит – с ума можно сойти. С минуты на минуту дом рухнет.

На скате крыши, у девушек над головой, по кирпичу яростно застучали кирки – не размеренно, как при нормальной работе, а отчаянно, беспорядочно, подгоняемые близкой опасностью. Скоро, скоро засвистят сигнальные свистки и мегафон даст пожарным команду покинуть здание, и оно рухнет.

Николас разжал руки и спрыгнул на крышу, чтобы оценить обстановку. В окне показалась Тилли: она отважилась предпринять еще одну попытку вылезти наружу. И только тут он ее узнал – это она застряла в окошке перед взрывом, и его вызвали в Клуб ради ее спасения. Он закричал, чтобы она лезла назад, пока не застряла снова; все-таки больше было шансов спастись через люк. Но она с бешеной решимостью лезла вперед, подстегивая себя исступленными воплями. В конце концов попытка увенчалась успехом. Николас вытянул ее наружу, сломав ей по ходу дела тазовую кость. Он опустил ее на крышу, и она потеряла сознание.

Он снова подтянулся и заглянул в окно. Притихшие, трясущиеся от страха девушки жались вокруг Джоанны. Они смотрели вверх, на люк. Внизу с треском стало разваливаться что-то очень большое, и под потолком начал клубиться дым. И тут через открытую дверь уборной Николас увидел Селину, которая двигалась по задымленному проходу. Она несла нечто длинное, обвисшее и, по всей видимости, нетяжелое, бережно прижимая его к себе. Он подумал, что у нее в руках какое-то тело. Деликатно покашливая – в коридоре ее настигли первые дымовые потоки, – она протиснулась сквозь сбившихся в кучку девушек. Те смотрели на нее безучастно, и их бил озноб от невыносимо долгого, мучительного ожидания; никому не было дела до того, что такое она решила спасти и что держала в руках. Она взобралась на стульчак и проскользнула в окно, быстро и ловко втянув за собой свою ношу. Николас подставил руки, чтобы подхватить ее. Спрыгнув на крышу, она спросила: «Как тут, спокойно?» – и немедленно углубилась в обследование своей добычи. Полное самообладание, спокойствие и невозмутимость. Это было платье от Скьяпарелли. Из него торчала вешалка, как шея, только без головы.

– Как тут, спокойно? – спросила Селина.

– Какое там спокойно! – сказал Николас.

Впоследствии, мысленно возвращаясь к этой мгновенной, как вспышка молнии, сцене, он никак не мог вспомнить, вправду ли он тогда непроизвольно перекрестился. Ему почему-то казалось, что он все-таки перекрестился. Во всяком случае, Феликс Добелл, вновь возникший на крыше, кинул на него удивленный взгляд и позднее рассказывал, будто Николас от радости, что Селина спаслась, даже суеверно перекрестился.

Она кинулась бежать к гостиничному чердаку. Феликс Добелл взял Тилли на руки, потому что она, хоть и пришла в себя, из-за перелома не могла передвигаться сама. Он понес ее туда же, куда устремилась Селина со своим платьем – платье было уже предусмотрительно вывернуто наизнанку.

Сквозь узкое окошко – заглушаемый шумом льющейся из шлангов воды, треском горящего дерева и штукатурки в нижних помещениях, лязгом инструментов и грохотом падающих на крышу кирпичей, который сопровождал работу спасателей, – донесся какой-то новый звук. Этот вновь возникший звук то усиливался, то почти пропадал, перемежаясь приступами надсадного кашля. То был голос Джоанны: словно в забытьи, она нараспев читала псалом на вечерню Дня 27-го – за пастора и за паству попеременно.

Мегафон скомандовал:

– Передайте всем, кто внутри, чтобы не стояли под люком. Мы заканчиваем. Он может упасть внутрь. Пусть все отойдут в сторону.

Николас снова подтянулся к окну. Девушки сами слышали команду и уже стеснились в закутке у самого окошка, не обращая внимания на то, что там то и дело появлялась его голова. Точно завороженные, они окружили Джоанну, которая и сама стояла, точно завороженная таинственным смыслом текстов, предписанных англиканской церковью для службы 27-го Дня, – теми словами, которые, по убеждению верующих, распространяются на всех без исключения людей, где бы и в каких бы обстоятельствах ни застало их это мгновение: на лондонских рабочих, которые возвращались домой через парк и с удивлением оглядывались на скопление пожарных машин вдалеке; на Руди Битеша, который сидел у себя дома в районе Сент-Джонз-вуд и безуспешно пытался дозвониться в Клуб, чтобы «конфиденциально» переговорить с Джейн; на свежесформированное лейбористское правительство и на людей в других местах земного шара, которые мирно спали, стояли в очереди, чтобы отоварить введенные по случаю победы дополнительные карточки, били в тамтамы, прятались в бомбоубежищах или катались на автодроме в луна-парке.

Николас крикнул:

– Отойдите как можно дальше от люка! Все сюда, к окну!

Девушки сбились у самого окна. Джейн и Джоанна, как самые крупные, влезли на стульчак, чтобы освободить место остальным. Николас заметил, что по лицу у всех струится пот. Джоанна стояла к нему ближе других, и он увидел, как у нее на коже вдруг проступили крупные веснушки – будто страх подействовал на нее, как весеннее солнце; и верно – веснушки, обычно бледные и почти незаметные, сейчас светились яркими золотистыми пятнышками, резко выделяясь на ее мертвенно-бледном от страха лице. Сквозь грохот разрушения слышались срывавшиеся с ее губ слова Псалтыри:

Что и почему подвигло ее на это? Да, она знала слова наизусть и уже много лет читала вслух. И все- таки, почему эта потребность возникла именно сейчас, в этой страшной ловушке, и почему ей было так важно, чтобы ее услышали? На ней был темно-зеленый шерстяной свитер и серая юбка. Все остальные, воспринимая голос Джоанны как что-то знакомое и привычное, может быть, чуть-чуть успокоились, меньше