дом братьев Небогатиковых». Семья у них большая была. Отец служил у матери приказчиком.
Мать – Анна Яковлевна, была из очень богатой семьи. Сын ее сестры – отец артиста Бориса Чиркова, то есть мне Борис – племянник. Когда я был наверху, он ко мне заходил, теперь что-то не видно.
Отец – Михаил Прохорович Скрябин. Приезжал ко мне, когда я уже работал в ЦК. По церквам ходил… Он религиозный был. Не антисоветский, но старых взглядов.
В детстве отец меня лупил, как сивого мерина. И в чулан сажал, и плеткой, – все, как полагается.
Когда первый раз меня арестовали, пришел на свидание.
– Отец здорово пил. «Питух» был. Купцы пьют, ну и он с ними. Выедет на нижегородскую ярмарку… Везли его как-то на санях домой, и на повороте его выбросило из саней. Отец упал и сломал ногу о столб. Только в России такое может быть. С клюшкой ходил. А выпьет: «Все ваши Марксы, Шопенгауэры, Ницше – что они знают?» Особенно ему Шопенгауэры нравилось произносить! Громко.
Лет 65 прожил.
Ровно 70 лет назад я впервые был сослан – в Вологодскую губернию, из Казани. С этого началось. В 1909 году. 19 лет было. Посадили сначала на три месяца.
– Из ссылки было легко бежать?
– Конечно. Но надо было куда-то деваться на вольном положении.
Иногда урядник требует показываться, иногда ему лень этим заниматься. Первую ссылку я решил отбыть, потому что хотел окончить среднюю школу.
– Это у меня наболевшее все, – говорит Шота Иванович. – Большевики каторги не боялись, тюрьмы… А что, вы не хотели хорошую жизнь? Вячеслава Михайловича в гимназию устроили. Окончил бы он ее. Дядя по материнской линии воспитал его, уделял ему внимание. Мог и в Питере окончить институт, стать русским чиновником, но он не предпочел эту жизнь, а пошел в тюрьму, на каторгу, в ссылку!
– Испугал, – ответил Молотов.
– Отец был приказчиком. И женился на вашей матери. Он работал у кого-то приказчиком? – спрашивает Шота Иванович
– Работал.
– И женился после на вашей матери?
– Не после только.
– Раньше?
– И работал, и женился. (Смех)
– А они, дай бог им царство небесное, с материнской линии хорошо вам помогали.
– Помогали. Братья Небогатиковы.
– Хорошая фамилия, – замечаю я. – А вот Нолинский – это какой брат был у вас?
– Нолинский? Он старше меня. Он Скрябин и сам композитор, но изменил фамилию, потому что был композитор Скрябин, довольно знаменитый композитор. Он говорит, что ж я буду тоже называться Скрябиным?
– Музыкальная у вас семья. Обучали вас?
– Я обучался. На скрипке.
– Даже Молотов…
– Почему даже Молотов? Даже Сталин, даже Ворошилов и Молотов трое пели! Мы все трое были певчими в церкви. И Сталин, и Ворошилов, и я. В разных местах, конечно. Сталин – в Тбилиси, Ворошилов – в Луганске, я – в своем Нолинске. Это было не тогда, когда мы были в Политбюро, а гораздо раньше. (Смех.) Сталин неплохо пел.
– В Политбюро тоже петь надо, когда Жданов на пианино играл, а вы за столом…
– Пианино, когда не-немного выпьем. Ворошилов пел. У него хороший слух. Вот мы трое пели. «Да исправится молитва твоя…» – и так далее. Очень хорошая музыка, пение церковное.
– Есть очень красивые песни.
– Очень красивые есть. И Чайковский писал музыку для церкви, ну и другие крупные композиторы.
– Козловский пел.
– Козловский, да. Еще бы, конечно.
– Михайлов, бас наш.
– Да, по-моему, Михайлов был то ли дьяконом, то ли протодьяконом.
– Вячеслав Михайлович, а мать ваша когда умерла?
– Она уже после революции. Кажется, в 1920 году.
– В 20-м вы на Украине были, первым секретарем. Уже в верхах были, но не в Политбюро.
– Я на Украине был всего-то… На Донбассе…
