Ну, а тогда какой же это экономический закон? Какой закон может поставить задачу направить по социалистическому пути, а не по капиталистическому? Таких законов не может быть. Вначале рассуждения у него были правильные, а после получилось противоречие.
– Как вы Сталина называли? – спрашиваю.
– По партийным кличкам: Сталин или Коба. А он меня – Молотов или Вячеслав. «Молотошвили» – он часто говорил…
– Есть такое предложение, Вячеслав Михайлович, – говорит Голованов, – если вы не возражаете, 21 декабря давайте отметим день рождения Иосифа Виссарионовича.
– Часто мы не должны собираться. Но иногда можно.
– Не знаю, как вы считаете, как у вас здоровье, а если я вас домой к себе приглашу?
– Я не хочу вас поставить в трудное положение. Вы не думайте, кого-нибудь из нас, наверное, выселят из Москвы.
– В словах Вячеслава Михайловича есть глубокий смысл… – говорит Голованов.
– Маленкова в Москву не пускают. Он самый молодой из нас. У него мать жила в Удельной, на Рязанской дороге. У матери останавливался, потом переехал. Шепилов – я так и не могу понять – то ли исключен, то ли нет. По-видимому, исключен. Начитанный, хороший человек, редактор, оратор. Подготовленный, но партийного опыта у него, по-моему, немного. Кабинетный работник.
– Я вам скажу следующее дело, если бы Хрущев видел дальше своего носа, он бы понял, что нужно опереться на авторитет Сталина, и ему бы все простили.
… Вышли на воздух фотографироваться. Я сделал много снимков перед дачей. Молотов в пальто, шляпе, пенсне, Голованов в одной шерстяной рубахе. Стоит улыбающийся, еще очень моложавый, чуть ежится от легкого морозца. Говорит:
– Когда я думаю, сколько мне лет? 67 – не может быть! А почему? Я многие годы занимаюсь физической зарядкой и обязательно холодный душ. Я читал, что надо в холодильник ставить воду, а потом размораживать и пить. Оказывается, эта вода уничтожает микробы, содействует развитию гемоглобина. Есть гипотеза о продлении человеческой жизни на 20 лет за счет охлаждения. Причем, человек охлаждается не как морж, а быстро, и быстро прекращает это дело.
– Если выживет, – подмигивает Молотов.
…Мы уехали вчетвером на машине, на которой прибыл Евгений Джугашвили, в 17.30.
…Александр Евгеньевич Голованов, само олицетворение мужества, силы, энергии, проживет еще около четырех лет. Шота Иванович Кванталиани умрет ровно через шесть лет, ему не будет и 50-ти. Молотову жить еще около 15 лет.
Слушаю голос с магнитной пленки – теперь это как будто голос с того света. А забудешься – словно только что приехал домой. Самое непримиримое – смерть…
«Скажите спасибо, что мало дали»
…Гуляем втроем – Вячеслав Михайлович, Шота и я по аллее, параллельной железной дороге, вдоль забора. Навстречу нам идет Алексей Иванович Шахурин, нарком авиационной промышленности в годы войны. Старики любезно поздоровались и остановились поговорить. Сначала о том, о сем – о здоровье, домашних делах и прочем. Молотов познакомил нас, и я, набравшись смелости, спросил:
– За что вы сидели, Алексей Иванович?
– Вот у него спросите, – ответил Шахурин, кивнув на Молотова, – он меня сажал.
– Скажите спасибо, что мало дали, – ответил Молотов, постукивая палочкой по льду.
Шахурин чуть задумался и посмотрел на меня:
– А ведь он прав. По тем временам могло быть и хуже. Сейчас за это дают Героя Социалистического Труда, а тогда могли расстрелять…
…Заговорили об экономике.
– После войны – налоги на все, даже на коров, – сказал Шахурин.
– Ну и что? – сказал, постукивая палочкой, Молотов. – Кого-то надо было облагать. Вас, что ли, обложишь?
– Но что это дало – обложить?
– Вот это и дало нам копеечки, на которые мы и существовали.
– Копейки!
– Да, вот именно.
– Когда я вернулся в Москву в 1953 году, – вспоминает Шахурин, – кругом в Подмосковье козы, мы раньше их не знали, а тут говорят: вот «сталинские коровы»…
– Другого выхода у нас не было, дорогой товарищ. Это вам пора понять. Да, да, да. Пора понять, – говорит Молотов.
…Вячеслав Михайлович и Шота Иванович двинулись вперед, а я остался еще на несколько минут – поговорить с Шахуриным. Мне рассказывал о нем А. Е. Голованов, и я сказал, что помогаю Александру Евгеньевичу писать мемуары.
– Читал. Мне очень понравилось, – заметил Шахурин, – но одно там плохо. Я просто не мог воспринять, как Голованов, такой умный человек, мог перехвалить Сталина – в том смысле, что тот чуткий, внимательный… Как можно признать чутким, когда вот он пригласит на обед, сидим, спросит обо всем: как
