— Видимо, так. А что это за селение впереди?

— Не узнал? Бабасаны. Может, тут и заночуем?

— Можно. Тихое место…

— Лодки! Лодки плывут! — вдруг донеслось до них. И точно. Из-за поворота один за другим выплывали казачьи струги, низко проседая черными просмоленными бортами с упругими прямоугольными парусами над ними. Дружно вздымались длинные весла, и в их движениях таились скрытая сила и угроза.

Видно, их заметили со стругов, потому что они замедлили ход, развернулись, медленно стали подгребать к речной отмели.

— Что будем делать? — спросил Янбакты. — Ждать, когда выйдут на берег? Или нападем сразу?

— Они могут уйти на другой берег. Подождем. К тому же темнеет. Кони устали. Подождем до утра.

Янбакты поскакал вперед, чтоб передать нукерам приказ укрыться в ближайшем леске и ждать до утра. Не выпустив ни одной стрелы, воины отошли за мелководную речку, где расседлали коней, выставили дозоры.

Ночь прошла спокойно. Мухамед-Кул более всего беспокоился, что утром не застанет казаков на месте, и они уплывут дальше, не приняв боя. Но судя по доносившемуся с реки шуму, те и не думали уходить. Там слышались негромкие разговоры, бряцание металла, плеск воды.

'Верно, они приняли нас за небольшой отряд, который тут же скрылся. Теперь они беззаботно устраивают лагерь, и утром мы застанем их врасплох', — думал, лежа на толстой попоне, Мухамед-Кул. Ему не спалось. Он с Янбакты несколько раз переправлялся через речку и тихо подбирался к казачьему лагерю, стараясь по шуму определить, чем те заняты. Там не спали, переговаривались громко, почти не таясь. Значит, они чувствуют себя в безопасности и не готовы к нападению. Шум в казачьем лагере смолк лишь перед самым рассветом, и Мухамед-Кул, решив, что они крепко заснули, дал сигнал сотням к выступлению.

Сотню Дусая он поставил справа от себя. Вдоль речушки по левому берегу должна была ударить сотня Айдара. По центру выстроил две сотни Кутугая и Шигали-хана. Пристегнув под подбородком ремешок шлема, медленно вынул из ножен саблю, тронул коня. Выехали на опушку леса и в утренних сумерках разглядели видневшиеся вдоль берега Тобола покатые днища казачьих стругов. Рядом вились дымки костров и чуть в стороне белели полотнища сохнувших на шестах парусов. Еще он заметил свежие холмики сырой земли, тянувшиеся вдоль берега. До казачьего лагеря было не больше пяти сотен шагов. Ровно столько, чтоб разогнать застоявшихся за ночь коней и перемахнуть через пойменный луг с небольшими кочками. Мухамед-Кул взмахнул саблей и пустил коня вскачь, увлекая за собой сотни. Нукеры, подбадривая один другого, дико завизжали и, нахлестывая коней, понеслись лавой с невысокого пригорка вниз к реке все ближе и ближе к чернеющим смоляными боками стругам.

…Когда Ермак увидел со струга стоявших на берегу всадников, то он чутьем безошибочно угадал, что то лишь малая часть большого отряда, направленного Кучумом для встречи с ним. Конники же, впервые столкнувшись с речной ратью, поспешно ушли с берега и, верно, укрылись в лесу дожидаться там следующего дня.

Кликнув Ивана Кольцо и Матвея Мещеряка, чтоб перебрались к нему на струг, он спросил их негромко:

— Бой принимать станем? Или двинем дальше до самого Кашлыка?

— На кой они нам тут нужны? Чего вырешим? — тряхнул чубом Кольцо. Зато Мещеряк, растирая меж пальцами прихваченный где-то сухарь и кидая крошки в рот, высказался иначе.

— На кой ни на кой, а проверить их надо. Будут справно биться, завсегда водой уйдем. А побегут — и нам первая победа запишется.

— А ты, атаман, сам как думаешь? — Кольцо, бывший и при Барбоше всегда не первым, но вторым, и тут не желал выпячиваться, настаивать на своем. У Ермака давно сложилось впечатление, что и в поход он пошел, что называется, со всем миром, вслед за друзьями. Позвали бы на Каспий, тоже согласился. Ему было все равно, где и с кем воевать, лишь бы не сидеть на месте. У Мещеряка же чувствовалось извечное мужицкое стремление к правде, к спору, желание взять верх. Он недолюбливал ловкого и верткого Кольцо, хоть и не проявлял свое отношение в открытую.

— Ладно, — хлопнул кулаком по борту Ермак, — будем грести к берегу. Надобно проверить, кого по наши души направили. Не мы им, а они нам силами помериться предложили.

— Верно говоришь, — поддержал его Мещеряк.

— Твоя воля, атаман, — пожал острыми плечами Иван Кольцо.

Татарские конники убрались в глубь леса, едва казаки причалили к берегу. Начало смеркаться, и, верно, они решили дождаться утра. Ермак тут же велел есаулам в полутораста шагах от воды вырыть глубокие рвы, как это делалось на ливонской войне, когда пешие воины ждали нападения конницы. А потом, чуть подумав, велел вытаскивать струги и, повернув их бортами, укрепить впереди рвов, чтоб удобнее было укрыться от стрел и копий. Чуть в стороне натянули паруса, укрыли под ними бочонки с порохом, припасы, а в случае чего могли разместить там и раненых. По краям укрепленного лагеря расставили пушечки, снятые со стругов, подсыпав под них побольше земли, получилось некое подобие холма, с которого хорошо было выцеливать противника.

Приготовления закончили лишь к утру. Ермак несколько раз направлял в сторону леса Гришку Ясыря, чтоб разведал на месте ли конники, не ушли ли под покровом ночи.

— Дрыхнут, — сообщал тот, возвращаясь. — Эх, вдарить бы по ним сейчас, атаман, — мечтательно предлагал он, чуть подмигивая Ермаку, сидевшему у небольшого костерка.

— Успеешь еще, вдаришь. Утра только дождись, а то в лесу и без глаз остаться можешь. Как думаешь, сколько их там?

— Сотни три, а то и поболе. Как разобрать…

— Ладно, завтра увидим.

Казаки только задремали, прислонившись прямо к кучам земли, забравшись в поваленные, наклоненные на бок струги, как ударил походный барабан и чей-то испуганный голос закричал:

— Скачут! Скачут! Конники на нас скачут! Пока казаки вскакивали, продирали глаза, хватали пищали, высекали огонь, татарская конница прошла половину луга. Земля чуть подрагивала от дружного топота, будто где-то рядом собралась гроза и раскаты грома катились по воздуху, предупреждая зазевавшихся в поле людей о близости ливня. Но вслед за этим все нарастал режущий ухо визг летящих с поднятыми саблями всадников.

— Готовьсь! Целься ниже! Стреляй в коней! — закричал что было силы Ермак, перекрывая многоголосый визг и конское ржание. Он стоял возле одной из пушек, ближе к устью речки, откуда можно было ожидать прорыва основной массы всадников, когда их завернут от центра.

Раздались первые выстрелы, потом еще и еще — и пошло щелкать, хлопать, потрескивать, похрустывать… И визг скачущих тут же сменился воем раненых, криками ужаса, когда упавший на землю человек попадает под копыта скачущих сзади лошадей и гибнет медленной, мучительной смертью.

Едва дым слегка развеялся, то казаки увидели, что первый ряд нападающих был смят, на земле билось с полсотни коней и столько же воинов ползли, корчились, стонали, тянули руки к своим. Остальные, круто развернувшись, ушли резко в сторону, пытаясь найти слабину в казачьей обороне, но всюду встречали вспышки выстрелов, взлетающие вверх клубы пищальных дымков.

В ту сторону, где стоял во весь рост Ермак, неслось десятка три всадников, выставя вперед длинные копья, упрятав головы в гривы коней.

— Пали! — крикнул он пушкарю Ивашке Лукьянову, что прибился к ним от строгановских городков. Пушечка подпрыгнула и так бухнула, что заложило уши. Ермак спрыгнул с вала, держа саблю наготове. Но когда дым рассеялся, то увидел, что всадники, не доскакав до них, повернули обратно, напуганные громовым пушечным раскатом. Он взобрался вновь на земляной холм, оглядел подступы к лагерю. Пока еще ни один из нападавших не сумел даже близко подобраться к перевернутым стругам. Прикинув, как бы он поступил на их месте, Ермак подумал, что они или отойдут назад и дадут казакам спокойно уйти, или начнут издали осыпать их стрелами, а потом попытаются все же наскочить, выявив наиболее уязвимые места в обороне.