грозил толстым пальцем, чтоб прекратил шалость, но в душе понимал неуспокоенность мальчика и не чинил особых препятствий обследованию им старых штольней, надеясь, что со временем сын одумается, прекратит пустые занятия.

Но Семен после смерти отца не только не оставил поиски, но разыскал сына старого пасечника Тимофея, Федора, что тоже был увлечен рудознатством и даже выплавлял в кузнечном горне руду, впрочем, без особых успехов. Ножи получались хрупкими, как стекло, и с целого воза железоносной руды он едва мог выплавить четверть пуда железа. А потому Семен Аникитич выписал из Москвы немца Иоганна Петерса, назвавшегося неплохим рудознатцем. Долго торговались с ним об условиях найма: тот, кроме оплаты, требовал не только хороший стол, но и чтоб шелковое белье ему поставляли с хозяйского двора, и, упрямо сжимая тонкие бескровные губы, повторял: 'Наин, много… Пуштяк… Ученый человек ошень дорог…'

Семен Аникитич долго спорить не стал, согласился на все условия, размышляя, мол, договор — одно, а на деле — другое, и привез немца в свой городок. Он поселил его на отдельной заимке, где возвели из кирпича специальные печи, и двадцать человек подручных мужиков заготавливали дрова, жгли уголь, возили руду и были в полном подчинении у Петерса.

Вот туда и ехал сейчас Семен Аникитич, чтоб посмотреть на первую, отлитую на его земле пушку, которую Иоганн Петерс обещал подготовить для испытаний неделю назад. Немец и впрямь оказался великим искусником, розмыслом, как звали его мужики, и повел дело так, что начали плавить и железную, и медную руду, отыскал несколько новых рудных месторождений, да так увлекся своим делом, что пока ни разу не вспомнил о шелковом белье, обещанном при договоре.

Через час Семен въезжал в широкую лощину возле одного из многочисленных притоков Чусовой, где на бережку стояло три дома, смоляным духом выдававшие малый свой возраст. Из среднего приземистого строения, больше похожего на сарай, через каменную широченную трубу валил густой дым, слышалось позвякивание металла, хлопанье мехов, выкрики мужиков. Петерс сам отбирал людей на заимку, будто читал человека, как открытую книгу, угадывая наиболее смышленых и расторопных. Он так поставил работу, что минуты простоя не было, мужики втянулись в дело и не жаловались на загруженность и, казалось, с радостью выполняли все его распоряжения.

Привязав коня к ближайшему оградному столбу, Семен Аникитич заглянул в сарай и, различив в полумраке долговязую фигуру немца, махнул ему рукой, вызывая наружу. Тот, отдав коротко указания, вышел к хозяину. Поздоровались и, обменявшись взглядами, зашагали к центральному дому, обошли его — и под навесом из жердей Строганов увидел прикрытую рогожей пушечку. Рогожный мешок не смог укрыть ее полностью, и зев жерла был уставлен прямо на них, маня хищной округлостью, сверкая бронзовым стволом. Строганов невольно приостановился, обошел пушечку сбоку, сдернул рогожу, похлопал рукой по отполированному мастерами стволу. Ее установили на обыкновенные тележные колеса, отчего она имела почти мирный вид, если бы не хищный оскал ствола.

— Испытывал уже? — спросил Семен Аникитич немца.

— Наин. Тебя ждем, — коротко ответил тот, жестко выговаривая слова. — Мошно стрелять. Все зер гут.

— Ну, коль так, то давай, стрельнем, — Строганов широко улыбнулся и увидел спешившего к ним Федора, что был первым помощником у немца-розмысла.

— Добрый день, хозяин, — поклонился тот и стянул шапку. Хотя он не раз бывал в доме у Строгановых, где его принимали как своего, но оставался все таким же подчеркнуто почтительным. Его умные серые глаза, которые он прятал при разговоре, уставив их зачастую в землю, выдавали его, посверкивая изредка холодком и отчужденностью.

'Этот себе цену знает', — думал про него Семен Аникитич, — тихоня тихоней, а дай ему волю, да деньжат чуть и… развернул бы свое дело, а тогда бы уж не кланялся, не любезничал…'

— Хороша пушечка, — щелкнул по стволу пальцем Семен Аникитич. — Тебе, Федор, и стрелять первому. Не побоишься?

— Чего бояться, коль сам лил, сам ствол сверлил. Не должно быть промашки.

Кликнули двух мужиков, и они мигом выкатили пушечку из-под навеса, направили ствол на противоположный необжитый берег речки. Семен Аникитич, прищурясь, наблюдал за действиями своих людей, представляя то время, когда у него будет десяток, а то и больше таких пушечек, вдоволь зелья, ядер — всего, что нужно для обороны. Вот тогда-то он посмотрит на удивленные лица братьев, и представил, как Григорий, все норовивший показать свое превосходство, разинет рот, увидев торчащие из бойниц Семенова городка жерла пушек. Не будут страшны ни вогульцы, ни татары с грозным ханом Кучумом. Тогда он действительно перейдет через горы и вступит на сибирские земли, крепко обоснуется там.

— Готово, — крикнул меж тем Федор, забив последний пыж, утирая о штаны замасленные руки, — тащи прут раскаленный из кузни, — приказал молодому парню, стоявшему в дверях.

Тот, не мешкая, принес металлический пруток, раскаленный и чуть красноватый с одного конца Федор, принимая запал, глянул на хозяина, ожидая команды. Строганов одобрительно махнул рукой. Раскаленный прут зажег порох — и звонко бухнул раскатистый выстрел, каменное ядро со свистом вырвалось из ствола и, перелетев через речку, начисто срезало молодую березку. Та, цепляясь ветвями за соседние деревья, с шумом повалилась на землю, оставя расщепленный обруб.

— Неужто в дерево целил? — удивился Строганов.

— Не-е-е, то случайно, — радостно засмеялся Федор.

— Так ты у нас не только кузнец, литейщик, но еще и пушкарь, — одобрительно похлопал его по плечу Строганов.

— Гут, молодец, — без улыбки поддержал хозяина Иоганн, — тольк будет.

— Еще какой толк будет, — не переставая улыбаться, поднял большой палец вверх Строганов. — Пойдемте-ка оба в дом. Поговорить надо, — кивнул мастерам и сквозь толпу работников, собравшихся без приглашения на испытание пушки, первым направился к высокой избе с бревенчатым крыльцом.

— Шнель арбайтен, — замахал руками Иоганн на мужиков, — пошель, пошель… — и не больно ткнул костлявым кулачком под ребра ближайших к нему. Те послушно, без возражений поспешили каждый на свое место.

— Сев у окна, Семен Аникитич неторопливо провел по небольшой пшеничной бородке, дожидаясь, когда усядутся мастера.

— Разговор у меня к вам серьезный, — заговорил, как и положено хозяину, первым, вглядываясь пытливо в лица то одного, то другого, — хочу знать, сколь пушечек отлить сможете, скажем, до осени…

— Осень, осень, — пошевелил пальцами в воздухе Петере, пытаясь вспомнить значение русского слова.

— Когда снег повалит, — подсказал Федор.

— Ах, да, понял, понял, - закивал тот, — мало, ошень мало время…

— Я и не говорю, что много, — ответил Строганов, а спрашиваю, — сколько? Ты, Федор, как думаешь?

— Так и впрямь осень на носу, — пожал плечами тот, — не сегодня-завтра дожди зарядят, а там и снега поджидай…

— Сколько?! — жестко повторил Семен Аникитич.

— Не больше двух, — Федор развел руками.

— Цвай? — спросил немец. — Я, я, цвай пушка. Ошень карашо…

— Мне нужно десять пушек, — хлопнул ладонью о стол Строганов, — эти ваши две пушки что есть, что нет их. Десять!

— Больше пяти никак не осилить, хозяин, — покрутил головой Федор, — сам подумай: угля мало, руда пустая, слабая…

— И слушать ничего не хочу, — Семен Аникитич не отступал от своего, — если люди нужны, то скажите — с варниц сниму, пришлю сюда. Кони рабочие нужны? Будут. Что еще?

Мастера рассеянно смотрели на него, молчали.

— Отчего спешка такая? — наконец первым заговорил Федор. — Война что ль будет?

— Будет, — кивнул головой Строганов, — еще какая война будет. Пушки ваши мне, как воздух, нужны. Зачем — не скажу, но нужны. И эту, первую, с собой завтра же заберу в городок.