чем во всех присутствующих, не говоря уж о любопытстве.
– И не говоря уж о том, что она является частью всего того, что тебе «до чертиков надоело»?
Алекс выпрямился в кресле и впервые посмотрел Рональду в глаза: – К вам с Джулией это не относится.
Тэйси пожал плечами.
– Ради твоего спокойствия завтра еще раз проконсультируюсь с врачом насчет бессонницы. Поездка не займет больше десяти дней. Если станет хуже, уеду. Или позвоню тебе.
– И когда ты летишь?
– Послезавтра.
* * *
До прихода Джулии оставалось полчаса. Алекс отхлебнул кофе и тихо ойкнул, забыв, что тот только что сварен. Боль с языка плавно перетекла в горло. На столике лежал авиабилет – рядом с английским письмом, продолжавшим отравлять воздух старомодной фиалкой.
Уже второй час Алекс, скрючившись, сидел на диване и силился перебороть усталость. Мысли вяло царапались в голове, и иногда ему казалось, что он знает, как нужно поступить. Но через мгновенье уверенность уходила, и он снова бездумно таращился в черное окошко кофейной гущи – или на конверт.
Снять трубку, набрать номер, признаться Рональду, насколько плохи дела. Может быть, сразу позвонить в клинику. Рука не слушается. Будто тело действует само по себе. Стоило бы испугаться... Нет, даже страх липовый. Так оно работает? Мысли рассыпаются. Тяжело думать о чём-либо, кроме поездки. Кроме билета на столе и убийства.
По-прежнему никакого страха.
Алекс не знал, как следует дознаваться до преступления, со дня которого прошло тридцать пять лет. Впрочем, он бы и до свежего преступления предпочел не докапываться, но поезд ушел, оставив его с двумя гипотетическими трупами на руках. Для начала стоило выяснить, жили ли они вообще – вне одурманенного воображения Джеральда Райна. Да, успокаивай себя. Сегодня должно быть проще.
Ночью удалось поспать несколько часов. Затем раздался телефонный звонок, и Алекса подбросило, словно в подреберье воткнули оголенный провод. Звонил старый школьный друг, онколог, неделей раньше согласившийся обследовать больную голову Райна. Положив трубку, Алекс впервые за долгое время испытал некое подобие радости: «Опухоли нет. Отоспись, поезжай в отпуск, покажись невропатологу». Совет насчет невропатолога шел под номером один, но маячивший на столе конверт посчитал, что это не суть важно.
Опухоли нет. Славно. Однако чувство было слишком трепетным, чтобы задержаться надолго.
«Значит, психоз».
Когда Алексу было восемь, с ним приключилась неприятная история: почти неделю его болтало в слоеном пироге из раздувшихся звуков и картинок размером с чью-то жизнь. Он бредил и сильно рисковал угодить в специальное медучреждение, если бы всё не закончилось так же внезапно, как и началось. Лечивший его доктор смилостивился над родителями и вписал в графу диагноз «Отравление неизвестными веществами». Что произошло на самом деле, никто так и не узнал. Однако Алекс хорошо запомнил долгое послевкусие, эту тихую, тревожную щекотку в затылке. То же чувство преследовало его весь последний месяц. Только теперь оно стало сильнее.
Он бы предпочел не сознавать, что сходит с ума.
Почему сейчас, уныло подумал Райн? Галлюцинации, тени на дороге. Обычно ему едва хватало фантазии на то, чтобы не умереть со скуки в свободные от работы часы.
Еще и убийство.
Дурная наследственность? Спросить у матери, что произошло, не получится, а отец... Болезнь, утраты и алкоголь сделали свое дело. Одни прорехи.
Зря он радовался, что опухоли нет. Возможно, пережить операцию было бы проще, чем избавиться от засевшей в мыслях занозы. Ему казалось, что он всё еще где-то спит. Он вспомнил глаза матери, тревожные, словно смотрящие внутрь себя. Как она снова и снова смахивает несуществующую пыль со стола и едва заметно вздрагивает. Никогда не зовет его по имени. Пожалуй, это самое странное: зачем они дали ему имя убитого человека? Как они оба боялись машин, случайных звуков на улице. Когда Алекс заболел ветрянкой, отец нес его в больницу через несколько кварталов на руках, отказавшись от такси...
Сумасшествие? Можно подозревать любого из них.
