– Извини, что пришла, но мне нужно забрать кое-какие вещи, – сказала она. – Я тебя разбудила?
– Нет, – машинально ответил я.
Она чуть заметно улыбнулась.
– Ну я же вижу. Я сниму на минутку пальто. – И она исчезла в прихожей.
Я вскочил и галопом помчался в ванную за халатом; на бегу у меня мелькнула мысль: как быстро возвращается стыд, ведь мы с ней прекрасно знали тела друг друга, сколько раз расхаживали по квартире нагишом, а теперь – месяц-то всего прошел, меньше, чем она пробыла два года назад в Соединенных Штатах, – и я уже не желаю, чтобы она видела меня в пижаме, причем вовсе не из-за себя, а из-за нее, так как мне показалось, что это ее будет стеснять. Я поставил воду для кофе, принялся искать сигареты, которые вчера вечером куда-то швырнул, потому что у кровати их не было. Беата в это время шуровала по полкам в другой комнате; она принесла с собой большую туристскую сумку и что-то туда бросала; я демонстративно не смотрел в ту сторону, «Можешь все вынести», – подумал я с презрением. Она что-то произнесла.
– Прости, что ты сказала?
– Сказала, что Анка приглашает на обмывание диплома, наконец-то она защитилась. Приглашает нас обоих, то есть и тебя тоже, даже тебя прежде всего, вот что я хотела сказать. Ей очень важно, чтобы ты пришел. Если мое присутствие тебе будет мешать, я могу не прийти, тем более что у меня и объяснение найдется: Богдан как раз в это время уезжает на конференцию в Вену и заказал два места в гостинице, так что никакого
Я так и не нашел початой пачки сигарет, потому достал из буфета новую. Залил кипятком кофе, закурил.
– Чего-нибудь будешь пить?
– Если сделаешь, с удовольствием. – Она посмотрела на меня странным взглядом, я мог бы даже сказать, с благодарностью. Растроганно. Вид у нее был усталый; жаль мне ее стало, а она стояла передо мной, сжимая в руке шорты, которые брала в отпуск; я вспомнил, что, когда она надела их в первый раз, в июле прошлого года, и закружилась по комнате, спрашивая, идут ли они ей, я вместо ответа схватил ее в объятия, повалил на ковер и сорвал эти шорты, торопясь как можно скорее войти в нее, чтобы она как можно скорее обхватила меня своими стройными ногами.
Она поймала мой взгляд, бросила шорты в сумку и покачала головой. Обошла меня и прошла в кухню. Я поплелся за ней, ощущая страшную усталость.
– Кофе или чаю? – уточнил я, потом насыпал «Нескафе» ровно столько, сколько она любила, и налил кипятка. Мы оба молчали.
– Боюсь, что прозвучит это как страшное нахальство, – произнесла она наконец, – но не могли бы мы написать совместную налоговую декларацию за этот год? Я заплачу разницу. Понимаешь, если мы будем подавать декларации по отдельности, мне придется платить гораздо больше.
– Ясно, – кивнул я, завернулся в халат (подарок Беаты) и отпил глоток кофе. Беату раздражало, что я никогда не дожидаюсь, чтобы кофе остыл, и поэтому с шумом хлебаю. К чертовой матери! А вот буду хлебать. Теперь уже имею право.
– Когда хочешь подать заявление на развод? – спросила она.
Я пожал плечами.
– Мне не горит.
– Мне тоже, – сказала она, но как-то слишком поспешно, отчего я внимательно взглянул на нее. Она повернулась ко мне спиной, не вставая, открыла холодильник и достала пакет молока. Потом вдруг замерла в нерешительности. – Можно налить?
– Что за вопрос? – ответил я и с недоумением услышал следующие свои слова: – Это твой дом.
Она бросила на меня быстрый взгляд. У нее были такие печальные глаза, и под глазами тени, а от носа к уголкам рта шли как бы тонюсенькие линии. Она чуть изменила позу на стуле.
– Не вполне так, но все равно спасибо, – достаточно официальным тоном произнесла она. – Страшно холодно.
Опять настала тишина, нарушаемая только моим шумным питьем кофе; еще месяц назад Беата высказалась бы по этому поводу, но сейчас страдала молча, а поскольку это стало уже смахивать на демонстрацию с моей стороны, я поставил кружку на стол. Пусть еще чуток остынет. А что дальше? Не обязан ли я сделать нечто большее и чуть более неординарное? Мне вспомнился взгляд, каким несколько минут назад она посмотрела на эти свои шорты, и я подумал, что она считает меня типом, которого возбуждает только ее тело, и я принял решение вырваться из этой роли, сорвать с себя эту личину, потому что я по-настоящему любил ее. Все эти годы она так много значила для меня. Я посмотрел в окно, наверное, в первый раз сегодня: там спокойно – так спокойно! – шел снег, и я ощутил какой-то внутренний покой и наиспокойнейшим тоном на свете поинтересовался:
– Можно задать тебе один вопрос? Как ты сейчас оцениваешь свое решение?
Она обняла себя руками, словно ей стало еще холоднее. С минуту у меня было ощущение, что она сейчас встанет и уйдет. Нет, не резко, не внезапно, а совершенно естественно, словно она просто идет по своим делам, или как видение, покидающее чужой сон. Потом она взяла кружку с кофе и слегка поморщилась.
– Так себе.
– А что это значит? – слишком, пожалуй, быстро спросил я.
– Ну что я могу сказать тебе? Именно тебе?… Я ищу квартиру.
– Что?!
Она взглянула на меня враждебно, откровенно враждебно, как будто, задав этот вопрос, я совершил нечто скверное, нечто гораздо худшее, чем когда-либо прежде. Последний раз она так посмотрела на меня, когда я отказался идти с нею на какое-то торжество, которое устраивал ее шеф; я тогда в спешке писал доклад, и все говорило за то, что, если я пойду этим вечером с ней, доклад останется без ударного завершения, а тут был вопрос престижа, польско-французская конференция в Академии наук, так что действительно в последний момент и, естественно, штреки обещаниям я сказал ей «нет», и она вот точно так же посмотрела на меня и вышла, а ведь там же, только сейчас дошло до меня, был этот Богдан; Господи, какой же я все-таки был дурак; но ведь сейчас, у меня всего-навсего вырвалось «Что?», в конце концов, это так естественно – воскликнуть «Что?», узнав, что жена через месяц уходит от любовника, который разрушил мой брак.
– Что «Что»? – со злостью бросила она. – Я переезжаю от Богдана, хочу жить одна. Вот вы где все у меня! Как любовник, если хочешь знать, он великолепен, ну а как мужчина для обыденной жизни невыносим. Ты думаешь, это так просто уйти от одного к другому? Думаешь, я ничего не чувствую? Так что все, к твоему сведению, полетело в задницу. Извини, – неожиданно сказала она. – Но у тебя нет оснований радоваться. Это вовсе не твоя вина.
Сейчас у меня было несколько секунд на размышление. Я откашлялся и тихо спросил:
– Так может, ты хочешь вернуться?
Естественно, я тут же понял, что совершил ошибку: в глубине души я считал историю нашего брака завершенной, ситуацию – тягостной, но однозначной, и в этой ее однозначности захотел сыграть идеального сына собственной матери, исправить собственное мнение о себе, утвердиться в спокойствии, избавиться от ночных страхов, будто я что-то упустил. И вдруг кошмар возвратился, возвратилась неуверенность, что же будет дальше, – а как удобно, комфортно было думать, что ничего, – и я уже не мог притворяться, будто способен простить, потому что не был я на это способен. Плевать мне было, что ей тяжело, потому что мне было не легче, и, в конце концов, не я привел нас к этой ситуации (и куда-то вдруг дематериализовалась библиотека из того последнего вечера, и никогда мне уже больше не услышать тот звонок, призывавший сдавать книги, при звуке которого я вдруг понял, что опять подвел ее, так как должен был вернуться раньше). Нет, прощения не было, однако я задал некий вопрос и теперь должен был ждать ответа как приговора.
– Извини, нет, – услышал я по истечении бесконечно длинной минуты
