— Овцы, козы — какая разница? А откуда вообще взялись эти язычники? Почему им позволено жить здесь, в христианском мире?

— Да потому что народ этот жил здесь всегда, — недоумевал старик-священник.

— И Вы даже не попытались обратить их в истинную веру?

— Кто? Я?

Это была хорошая шутка — и все представили на мгновение, как маленький священник с трудом карабкается по горным тропам, дабы обратить язычников в христианство — дружное веселье на какое-то время воцарилось в холодном зале. Не страдая тщеславием, Отец Егиус все-таки почувствовал себя задетым и поэтому сказал с чувством ущемленного достоинства:

— У гор, сэр, есть свои боги.

— Вы хотите сказать идолы, дьяволы или, как Вы там его называли? Одн, что ли?

— Тихо, проповедник, — неожиданно вмешался в спор граф. — Неужели так необходимо произносить это имя? Разве Вы забыли свои молитвы?

После этого тон чужака не был уже столь надменным. Стоило только графу дать волю своим чувствам, и чары гостеприимства тут же улетучились, а лица людей стали суровыми и утратили былую угодливость и почтительность. Правда, этой ночью проповеднику вновь дали лучшее место в углу у самого огня, но сидел он уже как-то съежившись и не осмелился вытянуть колени поближе к теплу.

В эту ночь уже никто не пел. Мужчины разговаривали между собой вполголоса, смущенные мрачным молчанием Фрейга. Тьма по-прежнему продолжала ждать чего-то, стоя за их спинами. Ни звука кругом, кроме воя ветра снаружи и стонов женщины, доносившихся из верхней комнаты. Весь день она молчала, но теперь, ночью, роженица вновь начала стонать и кричать от боли. Графу казалось невозможным, что жена его еще способна кричать. Она была такой маленькой, такой слабой, совсем еще девочкой, разве тело ее могло вместить такую боль?. «Да что же они ничего не могут сделать, там, наверху! — не выдержал, наконец, Фрейга. — Отец Егиус! Дом этот явно проклят!»

— Я могу только молиться, сын мой, — ответил в испуге старик.

— Ну так молись! У алтаря лучше всего!

С этими словами он вышел вместе с Отцом Егиусом во тьму, холод и пошел через весь двор к часовне. Через некоторое время граф вернулся совершенно один. Старик-священник пообещал всю ночь провести в молитвах, стоя на коленях у небольшого очага в маленькой келье, что расположена была сразу за часовней. У большого же камина не спал еще только чужак-проповедник. Фрейга сел на каменную плиту рядом с огнем и долго не произносил ни единого слова.

Чужак поднял голову и невольно вздрогнул, когда увидел голубые глаза графа, смотрящие прямо ему в лицо.

— Почему не спите?

— Сон оставил меня, граф.

— Было бы лучше, если бы Вы спали.

Чужак заморгал, потом закрыл глаза и попытался уснуть. Время от времени приоткрывая слегка веки, он посматривал с опаской на Фрейга и пытался, не шевеля губами, еле слышно произносить молитвы своему святому покровителю.

Проповедник напомнил Фрейгу толстого черного паука. Тень, отбрасываемая его телом, словно паутина, заволокла комнату.

Ветер стих, и в наступившей тишине слышны были только стоны жены Фрейга — сухие, слабые звуки.

Огонь в очаге затухал. А тень человека-паука все расплывалась и расплывалась. Граф видел, как под густыми бровями чужака поблескивало что-то, а нижняя часть лица слегка шевелилась. Чужак явно творил свои заклинания. Ветер окончательно стих, и наступило полное безмолвие.

Фрейга встал. Проповедник поднял голову и посмотрел на широкую фигуру, которая повисла над ним в золотых отблесках гаснущего огня. Тогда граф сказал: «Пойдем со мной.» И это испугало пилигрима еще больше — он даже не мог пошевельнуться. Тогда Фрейга протянул руку, схватил проповедника и сам поднял его на ноги.

— Граф, граф, что вы хотите? — не переставая шептал странник, пытаясь освободиться.

— Пойдем со мной, — повторил Фрейга и повел проповедника по каменному полу во тьму огромного зала к самой двери.

На плечах у графа была накинута теплая туника из овчины; проповедник же был одет только в шерстяной балахон.

— Граф, — не умолкал толстяк, семеня за Фрейга через весь двор. Очень холодно. Ведь так можно и обморозиться до смерти, а потом волки.

????

переосмысляется прецендент в придачу

Фрейга снял тяжелый засов с ворот замка и открыл створку.

— Вперед, — скомандовал он, указуя дорогу своим зачехленным пока мечом.

— Нет, — сказал толстяк, пытаясь сопротивляться.

Тогда Фрейга обножил меч свой, короткое, тонкое лезвие. Ткнув острым концом в жирное место пониже спины, граф стал погонять проповедника впереди себя — и так они вышли из ворот, спустились вниз по деревенской улице, а потом начали подниматься вверх вдоль по дороге, ведущей в горы. Шли они медленно, ибо снег был глубок и ноги утопали в нем с каждым шагом. Воздух был неподвижен сейчас, словно его заморозили. Фрейга взглянул на небо. Над самой головой между двумя облаками были видны три яркие звезды, похожие на портупею. Это созвездие называли созвездием Воина, но некоторые дали ему имя Молчаливого или Одна Молчальника.

Проповедник не переставая произносил одну молитву за другой, и дыхание вырывалось из его груди с каким-то свистящим звуком. Однажды он споткнулся и упал прямо лицом в сугроб. Фрейга легко поднял его на ноги. В свете звезд проповедник взглянул прямо в лицо молодого графа и ничего не сказал. Он поковылял дальше, продолжая шептать молитвы.

Башня замка и деревня скрылись во тьме у них за спиной; вокруг были видны только безлюдные холмы, долина и бесконечный снег, бледный в свете звезд. Рядом с дорогой вырос небольшой бугор, чуть меньше человеческого роста, и напоминающий скорее могильный холм. А рядом с ним почти засыпанная снегом стояла колонна или алтарь, сооруженный из наваленных кучей грубых камней. Фрейга взял проповедника за плечо, заставил свернуть с дороги и повел толстяка к алтарю у кургана. «Граф, граф,» — взмолился проповедник, когда Фрейга схватил его за волосы и откинул голову назад. Глаза чужака казались белыми в свете звезд, рот раскрылся, чтобы закричать, что есть сил, но готовый вот-вот вырваться вопль перешел в какое-то бульканье и хрип, когда Фрейга полоснул острым лезвием по горлу.

Граф перекинул часть мертвого тела через алтарь и вспорол, разорвал на части монашеское одеяние, затем, чтобы скрыть огромный живот. Кровь хлынула потоками, и кишки вывалились наружу прямо на камни алтаря, а потом на холодный снег, и от всей этой красной массы вверх поднялось обильное испарение. Свежеванное таким образом тело легко перевалилось через алтарь, словно платье через спинку кресла, и руки мертвеца свободно болтались при этом.

Оставшийся в живых человек, продолжая сжимать в руках рукоять меча, обмяк и рухнул рядом с курганом на девственный снег, буквально вылизанный до этого ветром. Земля вздыбилась и напряглась, раздались страшные вопли, и голоса эти будто выплыли и скрылись во тьме.

Когда он пришел в себя и поднял голову, чтобы осмотреться вокруг, он увидел све в совершенно ином свете. Беззвездное небо распростерло свой бледно-розовый купол над головой, холмы и горы вдали уже не отбрасывали тени. А бесформенное тело было черным, как и снег у самого полножия кургана, как руки Фрейга, как лезвие его меча. Он попытался очистить ладони снегом и жгучий холод окончательно пробудил графа. Он встал на ноги, голова пылала, и на ватных ногах своих Фрейга медленно побрел назад к Вермару. Пока он шел, подул западный ветер, мягкий и влажный, который все усиливался по мере приближения нового дня, принося на своих крыльях оттепель.

Ранни стояла у самого камина в зале, а мальчик Джильберт разводил огонь в очаге. Лицо ее отекло и посерело. Она обратилась к Фрейга с прежней усмешкой: «Ну что, граф, вовремя же вы вернулись.»

Он стоял перед ней, тяжело дыша, с почерневшим лицом и не в силах произнести даже слова.