немецкий.

В результате Ларин довольно быстро добился, казалось бы, невозможного: весь взвод души не чаял в командире. Даже подворотнички, как и он, стали менять каждый день. Только старички-отделенные ворчали: посмотрим, каков наш лейтенант в бою…

После первой бомбежки взвод Ларина не понес никаких потерь. Целыми оказались убранные с бруствера пулеметы, не забило землей завернутые в плащ-палатки автоматы, не задело осколками бойцов, спрятавшихся в глубокие щели. Когда показались немецкие танки, Ларин приказал:

— Пропустить через себя. Пехоту отсечь. Бить короткими очередями и прицельно.

Но танки до первой траншеи не дошли. Из-за леса ударили «катюши» и накрыли атакующую волну. Немцы отошли, перестроились и навалились на фланг. Там их встретили артиллеристы. Танки бестолково метались по полю, но пехота упорно шла вперед, прямо на взвод лейтенанта Ларина.

«Очень хорошо», — подумал он и крутанул ручку телефона.

— «Трубочист»! — позвал он. — «Трубочист»! На меня наступает до двух батальонов пехоты. Идут в три цепи. Надо согнать в кучу. Прошу огня в их тыл и на фланги.

Через минуту минометная батарея открыла огонь.

— Хорошо, — радовался Ларин. — Очень хорошо. Стадо сбивается в кучу. Пулеметы. Дистанция двести. Огонь!

Что тут началось! Передние падали, на них напирали задние, пытались обойти, но по флангам били минометы.

— Вперед бы! В контратаку! — жарко шептал Седых.

— Спокойно, старшина, спокойно. Побеждать надо малой кровью. А в контратаке неизбежны потери, — ответил ему Ларин.

— Зря, лейтенант! Ей-богу, зря! Врукопашную бы…

— Будет и рукопашная! Все будет!

Ларин оказался прав. За неделю боев его взвод отступал, наступал, снова отступал и в конце концов оказался в той самой траншее, где принял первый бой. К этому времени взвод заметно поредел. Лейтенант Ларин из щеголеватого выпускника училища превратился в обугленного, обожженного, битого и мятого командира взвода с одним погоном, забинтованной головой и… неожиданно отросшими усами.

Ночью пришел приказ пробиться на сахарный завод: его развалины могут стать отличным узлом обороны.

Немцы выбили оттуда наших поздним вечером и потому закрепиться как следует не успели.

— Пополнить боекомплект! — приказал Ларин. — Побольше гранат. Не забудьте бутылки с зажигательной смесью. Да, и воды! На каждого — по три фляжки воды.

Седых побежал выполнять приказание, а Ларин пристроился у «летучей мыши», достал крохотное зеркальце, бритвенный прибор и начал тщательно подбривать усы.

«Интересное кино, — думал он. — Дергал, дергал — не росли, а забыл — и сразу полезли. Сфотографироваться бы и послать матери. Не узнает. «Ах, Игоречек! Что за манеры? Разве юноша, воспитанный на Флобере и Руссо, позволит себе такую дисгармонию?» Эх, муттер моя дорогая, слышу твои возмущенные вопросы, слышу. Но я уже не Игоречек. Я — лейтенант Ларин, я — командир стрелкового взвода. И чтоб ты знала, у твоего сына самая дефицитная должность. Вакансий вагон, а претендентов… Комвзвода погибает первым, вот в чем дело. Он же впереди, и солдат поднимает в атаку он. Зато и уважение соответствующее, и почет. У меня медаль «За отвагу». За неделю боев — медаль. Если так пойдет дальше, быть тебе матерью орденоносца. Все, мать, все! Поговорили — и ладно. Уже зовут. Не волнуйся, небольшая творческая командировка для изучения немецкого языка в непосредственном контакте с баварцами, саксонцами и прочей сволотой. Пардон, сорвалось! Адью, ауфвидерзеен, а точнее, как говорит мой старшина, покедова».

Мысленно поговорив с матерью, Ларин заметно повеселел. Тем временем вернулся Седых и доложил о готовности взвода к атаке.

— Ну вот, старшина, и сбылась ваша мечта, — сказал лейтенант. — Завод будем брать без единого выстрела. Так что предстоит рукопашная.

— Наконец-то! — хлопнул себя по бедрам Седых. — Сколько у меня было этих рукопашных, и все — нежненькие, чтобы ненароком не повредить фрицеву кожу, чтобы речь он, зараза, не потерял.

— Собирайте взвод, проверьте оружие, снаряжение. Пригнать все поплотнее. Не должно быть ни стука, ни звяка.

— Ясное дело, — не по-уставному ответил Седых. — Не первый год в разведке. А у нас — чем тише, тем надежнее.

— Вот-вот. Мы должны фашистам как бы присниться. Но так, чтобы они никогда не проснулись!

Когда бойцы расплывчатыми тенями поплыли к развалинам сахарного завода, Ларин начал самоедствовать: «Балда я, балда! Ну как можно идти на такое дело без саперов?! Одна паршивая мина испортит весь замысел. Взрыв переполошит немцев — и никакой внезапности. А поди-ка достань их в открытом бою: они за кирпичными стенами, а мы в чистом поле. Ну кретин!»

И вдруг что-то непонятное поднялось в душе лейтенанта, отшвырнуло все сомнения и бросило в голову колонны. Он почувствовал такую силу, такую уверенность в том, что сейчас в нем проснулось сверхъестественное чутье и он сможет провести взвод по любому минному полю. Ларин понимал, что в этой ситуации командир не имеет права быть впереди, ведь в случае его гибели сорвется вся операция, но какой-то лукавый черт шептал: «Трусишь, лейтенант? Боишься, ноженьку оторвет? А то и головка — в кусты? Эх ты, а еще о чести рассуждаешь, о совести без пятнышка».

Этот дьявол не раз искушал Ларина. Он был его антиподом, вторым «я», которое жило где-то в тайниках души и все время зудело и ныло, призывая Игоря смириться, выпустить это «я» наружу и жить по его законам, не расходуя понапрасну столько сил и нервов на то, чтобы казаться сильным и цельным. «Не казаться, а быть. Быть! — твердил себе Ларин. — А тебя, черт полосатый, я выжгу. Не знаю, как ты в меня забрался, но рано или поздно из души я тебя выжгу!»

Но пока бог спит, черт, как говорится, не дремлет. Это он заставил Игоря еще в курсантское время за одно лето научиться плавать и перемахнуть Волгу, это в споре с ним Ларин одолевал одну за другой свои слабости и, сам того не замечая, становился мужчиной. Мужчиной с большой буквы.

В каждом из нас есть такой дьявол, каждою он искушает, показывая зазеркальный образ и призывая ему соответствовать. Ведь это так просто и, главное, нехлопотно — смириться со своими пороками и недостатками, потакать им и жить, как живется. Многие, ох многие поддаются этому искусу — и плывут, плывут куда придется.

Но мир держится не на них. Мир держится на тех, кто без конца борется сам с собой — а на свете нет ничего труднее этой битвы, — кто вечно собой недоволен, кто всегда помнит, что душевный покой — удел душевнобольных. Борьба, только беспощадная борьба с дремучим зверем, сидящим в каждом, делает из нас человека.

В том, как иногда полезно доверяться самому себе, Ларин убедился довольно быстро. Его взвод благополучно дошел до развалин, выбил оттуда немцев и занял круговую оборону. Фашисты бросили на завод две роты мотоциклистов. Причем с тыла. Каково же было удивление Ларина, когда мотоциклы стали подрываться один за другим, когда фашистскую пехоту разнесли в клочья собственные мины.

А ведь немцы рассуждали правильно: русские не могли пройти по этому полю, не сняв мин, значит, атаковать можно спокойно.

Автоматчики Ларина, поеживаясь, наблюдали эту жуткую картину и с еще