мужчин. Так, например, над табличкой, извещавшей о призе за третье место, возвышался разъезд казаков чугунного литья с копьями и конями в поводу, весом в целый пуд и размером с добрый ящик. Подарок годился для кабинета генерала от кавалерии, но загадочным образом должен был радовать девушку. Наградой за второе место служила еще более уродливая вещь: литые бронзовые часы, над циферблатом которых торчали купидоны и загадочные звери – помесь змеи с крокодилом. Но главный приз превзошел все мрачные фантазии. Гигантская, иначе не скажешь, ваза, в которой жить можно, ростом с доброго городового, занимала витрину до самого верха. Многочисленные цветочки на фарфоре призваны были скрасить гнетущее впечатление. Для чего выбраны такие призы – было главным вопросом, занимавшим публику. Смешки и разговорчики, особенно из дамских уст, выносили уничтожающий приговор: кошмар и безобразие. Как обычно у нас: любое хорошее дело испортят глупостью. Вот если бы меня спросили, как надо… Ну и прочие любимые темы обывателей, которым и мороз не помеха.
Толпа судачила, но не расходилась. Как вдруг, совсем рядом, раздалось пение. Мотив был незнаком, но певец так старательно и душевно выводил незнакомые слова, что всеобщее внимание немедленно переключилось на него. И недаром.
Негр огромного роста в приличном, хоть и излишне полосатом костюме выводил голосом такие чудесные звуки, что публика была околдована. Никто не понял ни слова, но нежная, чуть щемящая мелодия, прилетевшая из далеких земель, зазвенела на русском морозе с нежданной теплотой. Невиданное чудо пело так проникновенно, будто хотело передать всю теплоту своего большого сердца этим незнакомым людям. Даже городовой, что всегда стоит поблизости, заслушался.
Песня кончилась. Исполнение наградили овацией. Чернокожий певец поклонился, протянул шляпу, которую скрывал за спиной, и, расплывшись чудесной улыбкой, быстро заговорил. Смысл был недоступен. Его старались угадать в знакомых звуках.
– Что-то про Маню говорит… – пояснили одни.
– Кажется, теперь про лов начал… – разобрали другие.
– Рыбный улов, что ли, интересует?
– Милейший, какой сейчас лов! Зима на дворе – нет лова!
– При чем тут лов? Он же отчетливо «лав» говорит. Какая досада: вот знал и забыл, что это значит!
– Опять какую-то Маню поминает. Барышню потерял, что ли?
– Нет тут Мани, уважаемый…
– Позвольте, не Маня, а «мани»…
– Это что же такое?
С гостем столицы пытались говорить по-французски, и даже знаток немецкого нашелся. Все без толку. Он улыбался широко и добродушно, кивал, но ничего не понял. Только шляпу протягивал. Простая мысль, что певцу, быть может, нужно немножко денег, почему-то никому не пришла в голову. Уж больно солидно выглядел он для попрошайки. Нет таких нищих в России, чтоб в костюме и шляпе милостыню просить. Да и место не самое подходящее.
И все же городовой насторожился. Не понравился чужестранец стражу порядка. Уж больно подозрительно себя ведет. Как бы чего не вышло. Приказав толпе подать назад, городовой решительно двинулся к певцу и потребовал «немедленно прекратить безобразие». Черный гигант только шире улыбнулся и протянул шляпу городовому.
Это совершенно недопустимо. Оценив физические данные противника, городовой подал тревожный сигнал. На свисток мигом примчались соседние постовые. И подхватив великана под локотки, предложили мирно пройти в участок. Он не сопротивлялся и даже радостно согласился. Нацепив на кудрявую голову шляпу, стражи порядка быстро уволокли нарушителя спокойствия с центральной улицы. А толпа еще долго обсуждала забавное происшествие. Но больше всего – удивительное пение. Прямо в душу запало.
В прихожей разразились гневные восклицания. Что-то сильно раздражало госпожу Агапову. За плотными дверями было трудно различить смысл сказанного, но Родион на всякий случай изготовился сносить укоры за пальто, которому в этом доме только тряпкой служить.
Клавдия Васильевна выскочила стремительно, ни на кого не глядя, клокоча гневом и все так же фыркая. Явно попался не тот, кого она с нетерпением ждала.
– …всякой дверь открывать! – послышался обрывок возмущения.
Шелковый халат, сверкнув бликами, исчез разноцветной молнией. А Эля почему-то села как подкошенная, словно силы внезапно оставили ее.
В проеме появилась серенькая юбка, а за ней нетвердой походкой вся девушка. Была она излишне растрепана, на щеках плыли пятна румянца, а взгляд бесцельно шарил по гостиной. Наткнувшись на Эльвиру Ивановну, девица осклабилась и пробормотала:
– Элчка…
Косяк двери помог сохранить равновесие. Бедняжку пошатывало отчаянно. Ей требовалась чья-то помощь, чтобы сделать следующий шаг. В гостиной находился только один джентльмен, он же настоящий рыцарь от полиции, но почему-то на Родиона напало отупение вроде столбняка.
– Чё, вы гспда… – попыталась сказать веселая барышня, но запуталась в языке и глупо захихикала.
Храбрая брюнетка пребывала в глубочайшей растерянности. Что уж говорить о Родионе. Явление живого трупа никак не входило в планы быстрого розыска. Хуже этого ничего не придумаешь. И так понятно: недавно зарезанная и замерзшая горничная – живехонька. Правда, не совсем в себе. С чего бы это ей так надраться?
Первой обрела волю Эльвира. Обхватив девушку, попробовала оторвать ее от двери, но сил не хватило. Помощь уже спешила. Родион бережно поднял женское тело, стараясь не дышать ядреным перегаром. По запаху в горничную влили не меньше штофа[7] дрянного вина. Лиза уютно свернулась у него на руках. Совсем легкая. Что и говорить, картина умилительная: полиция выносит бесчувственную девушку. Лебедев бы прослезился.
– В спальню несем? – спросил расхрабрившийся Родион. И ведь даже не понял, герой, какое счастье привалило: впервые в жизни носит девушку на руках. Причем живую и хорошенькую, хоть и пьяную. Нет, бесчувственный медведь, одним словом.
– Давайте на кухню.
Царство кастрюль и сковородок несло печать величия, как и все в доме мыльного короля. Дровяная плита размером с маленький дом в изразцах, ряды медной посуды на любую фантазию и даже собственный шкаф-ледник (вещь редчайшая, американская) говорили сами за себя: покойный хозяин поклонялся не только красоте, но и гастрономии. Что верно: отменно запеченный поросенок с гречневой кашей даст фору любой красотке или картине маслом какого-нибудь передвижника. Центр кухни занимал массивный обеденный стол, накрытый на четыре персоны. Среди тарелок, блиставших зеркальной чистотой, уже возвышались блюда с холодными закусками. Сегодня на обед подавали: говядину по-фламандски, лангустовые шейки а-ля Стэнли и жареные ортоланы с крутонами. Ароматы провансальских трав, соусов и майонеза щекотали обонятельные точки нежными мечтами. Но Родион остался глух к великолепию обеда. Прямо не узнать юношу: раньше от еды за уши не оторвать, такой гурман прожорливый. А теперь? И ведь все потому… Нет, сейчас не об этом.
Главное богатство кухни олицетворял повар Митрич. Статный мужчина, на две головы выше Ванзарова, блистал белозубой улыбкой, а загорелый лик его украшал отменный галльский нос в форме кривой морковки. Ну а какой повар, как не выписанный француз, может творить в таком хозяйстве?
Явление обомлевшей Лизы не произвело должного фурора. Видно, месье Митрич не такого навидался с прежним хозяином. Весело присвистнув и издав непременное «о-ля-ля!», он деловито смешал в граненом стакане пяток разноцветных жидкостей, долил ложку водки и прибавил сырое яйцо. Затем, нежно положив тело на руку, влил в него содержимое, омерзительное по виду. Лиза сильно закашлялась, так что потребовалось полотенце, но вскоре взглянула на мир осмысленными глазами.
– Ох, простите меня… – хрипло проговорила она.
– Желаете допросить покойную тет-а-тет? – тихонько спросила Эля.
Что оставалось сыскной полиции, когда умная барышня угадывает желания? Скрипнуть зубами и
