по-прежнему ничего не стоит свалить на сменщика часть работы или так запустить после кухонного дежурства посуду, что ее потом и за час не отскрести. И у него вечный дефицит с водой. Воду мы берем из ключа, что бьет через трубу метрах в трехстах ниже станции. Родник этот не замерзает даже в самые жестокие морозы, но его надо все время очищать от снега. Это тоже входит в обязанности дежурного, а Шурик все время норовит натаять снега, лишь бы не торить дорогу к роднику, не расчищать его, не таскать тяжелые ведра наверх. А ведь эта необходимая работа даже полезна – вместо гимнастики.
Как-то я сказал ему при ребятах, что высокогорниками становятся только настоящие мужчины. Шурка ответил, что именно поэтому и не любит бабскую работу у печки. «А на зимовке бабских работ нет – вот в чем вся штука, – заявил я. – И кто не понимает, что зимовка в горах может превратить обыкновенного потребителя манной каши в мужчину, тот пусть лучше спускается вниз играть в чижика». Шурик задумался. К сожалению, у меня до сих пор нет никакого контакта с Олегом Лисицыным. Он быстрее других усваивает мои нововведения, но никаких разговоров не поддерживает, и у него одно в голове – фрунзенские «чувихи», о которых он часто разглагольствует с землячками. Подолгу сидит у приемника, ловит всех, кто там гнусавит и картавит, трясет ногой под ихние и наши джазы, а больше всего обожает радиохулиганов, которые почему-то развелись в последнее время…
В эти дни мечтаю знаешь о чём? Спуститься самому в Араголь, и там до Узгена рукой подать – километров сорок всего, и бывают попутные машины, и вот из Узгена позвонить тебе, услышать твой голос и по одним лишь интонациям и междометиям понять такое, что не написать в самом длинном письме, не сказать в самой долгой беседе. И еще бы услышать в трубке Маринкино: «Здлавствуй, дядя Валела». Как там она? Почему ты ни слова о ней не пишешь?
Ты спрашиваешь: «Когда же ты спустишь все свои лавины, чтоб мы могли, наконец, встретиться и, может быть, никогда не расставаться?» Ты же знаешь, как я сам этого хочу, но просто я, наверно, из таких людей, у которых судьба не складывается по расписанию. Итак, «когда»? Ребята вот притащили пакет, и в нем вместе с другими документами договор – управа обязывает меня проработать начальником ГМС не менее года. Это их железный закон, один из способов борьбы с текучестью кадров. И я должен подписать эту бумагу! Хотя бы потому, что мне доверили большое дело. И, кроме того, не хочу, чтоб меня снова считали недостойным чего-то или кого-то, не хочу опять киснуть, психовать, дымиться, не загораясь.
Так что раньше года мне отсюда не уйти, и единственный выход у нас, Наташенька, – ждать. Это трудно, и по мне лучше догонять, чем ждать, – все же двигаешься!
Ты пишешь, что готова бросить там все и приехать ко мне, что задумала изменить специальность, поступить на химфак. Ну что ж, если это серьезно, а не под влиянием настроения, то кто тебе мешает начать подготовку к этому шагу? Добывай справку с места работы, делай копии с диплома и т. п. Я знаю твою страсть к химии, и ты бы, живя тут, могла учиться. Правда, с Маринкой почти неразрешимо, и надо реально смотреть на вещи; ей же нужна школа, и она может жить здесь только летом.
А летом-то в этих местах здорово! Ребята говорят, что всегда свежее мясо, молоко, кумыс. Сюда пригоняют стада со всего района, есть передвижные магазины. А километрах в пяти от нас стоит большой ореховый лес. Осенью вы бы с Маринкой тут разгулялись, я ведь знаю, что вы обе любите грецкие орехи. На наших отлогих холмах пастухи-киргизы часто устраивают «козлодрание». Это динамичное действо надо уметь смотреть, тогда полюбишь. Тут тешатся со всем азартом, присущим этой древней игре. Прошлой осенью орда так расшалилась, что доскакала до станции. Козел упал под мачту антенны, и десятки озверевших коней втиснулись между растяжками. Одна растяжка порвалась, мачта рухнула, и хорошо еще, что никого не задавило. Короче, летом тут весело, не то что сейчас.
Между прочим, я договорился с руководителями управы, чтоб они вместе со мной наконец-то реабилитировали Карима Алиханова. Он хороший работник и товарищ, я пишу ему отсюда второе письмо: может, он приедет ко мне, у меня ведь штаты не заполнены.
Вообще-то с моим детским садом не соскучишься! Вот Вовка Пшеничный спрашивает, как это получается, что парень с девчонкой встречаются, он боится прикоснуться к ней, а потом они женятся, и у них появляются дети. Приходится, сдерживая улыбку, объяснять различные комбинации создания семьи, говорить, что это зависит от того, кто и как из людей смотрит на жизнь, как по-разному может начаться любовь и т. п., вплоть до интимных вопросов во взаимоотношениях полов. Порой думаю, что после этой зимовки смогу свободно выходить на трибуны клубов и читать популярные лекции для молодежи. А вот Олега надо мне во что бы то ни стало пристрастить к чтению. Парню через год в армию, а у него какая-то невообразимая мешанина в голове. Как начнет рассуждать о коммунизме, то понесет такую ахинею, что хоть святых выноси.
Иногда мне кажется, что мои кадры сведут меня с ума. И как только их послали сюда, не знаю! Просто какие-то детишки! Начали, понимаешь ты, подливать друг другу в чашки касторовое масло и целыми днями бегают наружу. Завтра собираются перейти на закрепляющее. Попробовали устроить эту штуку и мне, но я их предупредил, что отлуплю всех скопом, а потом скажу, что пошутил, и попрошу самих разбираться, кто из троих виноват. Кажется, подействовало – диверсии в отношении меня прекратились.
Дел невпроворот и без таких шуток, башка до отказа забита. Вот встаешь с утра, и начинают где-то под черепной коробкой ворочаться алгебраические формулы, исторические даты, английские слова, какие-то рифмы и строчки, а тут же точит мысль: заходят с юго-запада облака, будет снег, надо заготовить дров. А некая извилина одновременно работает рядом, планируя замену двигателя и заливку аккумулятора, а все мое, конечно, недостаточно серое вещество прикидывает, как бы выгадать время для занятий с парнями.
Но вот я сажусь после завтрака за рабочий стол, а в дверь уже ломятся: «Валера, как закодировать агро?»; «Валера, очень большое расхождение между гигрометром и психрометром!» И наконец: «Валер, в эту стенку гвоздь почему-то не лезет». Я с ревом оборачиваюсь, даю разгон и под конец сообщаю, что какой-нибудь неандерталец больше разбирался в метеорологии и был лучше приспособлен к жизни, чем они. «Кто, кто?» – спрашивает Олег.
И все же они потихоньку осваивают дело, но иногда на них словно находит что-то. Позавчера Вовик учудил. У меня в психрометрической будке стоял старенький пленочный гигрометр, и я решил поставить новый. Вовик увязался за мной – он из кожи лезет вон, стараясь вникнуть в дело, но проколов у него уйма, да еще каких! Снимаю я гигрометр, передаю подержать, подвигаюсь в сторонку, чтоб ему было видно, как и что я там делаю. И вот пока я ставил новый прибор, Вовик вырвал из старого пленку и бросил в снег. Когда я у него спросил, зачем он это сделал, парень ответил, что это будто бы я ему приказал выкинуть пленку. Говорит, а у самого губы дрожат. «Зачем врешь?» – взорвался я. «Я не вру». Что я мог сделать? Обозвал его болваном, ослом и сообщил, что у него в голове вместо мозгов.
Но ты, Наташа, не думай, что я задергал их или слишком грубо с ними разговариваю. Забитыми их назвать никак нельзя. Вечерами они по-прежнему устраивают такие дикие танцы с нечленораздельными выкриками, что палата для буйных по сравнению с их комнатой показалась бы богадельней. Я им не запрещаю беситься, пусть, лишь бы дело делали!
А Шурик сегодня вообще чуть не сорвал работу станции. Лазил, лазил в агрегатной и аккумуляторной, переменил концы полюсов генератора и тронул зарядный выключатель двигателя. Аккумуляторы разрядились на генератор, и у генератора переполюсовались полюса. Вечером нужен свет, а его нету,
