Там же, в Саяне, я заблудился, не найдя самого дальнего снегомера, и двое суток бродил в ослепительных снегах, выбираясь к станции. Вспоминал Нансена, Седова, Скотта, Кошурникова, Джека Лондона и его героев, думал о тебе, хоть и не знал еще в то время тебя.
Еще сотни случаев могу вспомнить я в такие моменты, и это, наверно, с каждым бывает, посему ничего плохого нет в моих мыслях, когда на меня «находит», как ты однажды выразилась. И я решил тебе написать об этом, чтоб тут тоже была для тебя полная ясность.
Это еще одна чья-то песенка из моей тетрадки. Она банальной мне кажется и примитивной, но под теперешнее мое неопределенно-грустное настроение проходит. Ну а как ты-то там? Как Куба – любовь твоя?
Вчера получил от тебя письмо из самого Парижа. Ах, Наташка! Ты настолько интересно описываешь его, что я перечитываю твое письмо уже в который раз и не могу начитаться. И о Праге тоже хорошо, хоть и мимолетом. Я понимаю, что переварить сразу два таких города не просто. Однако самое интересное ты написала в конце, немного нелогично, хотя и понятно: «У нас лучше». И вот за эти слова я тебя еще пуще жду.
Должен сознаться в дурном поступке – зашел Славка, и мы крепко выпили за его новую работу на буровой. Он почти не пил, зато я постарался – буду в этом правдивым. Я мог бы не сообщать тебе, и ты бы никогда об этом не узнала, но я давно решил никогда и ничего не скрывать от тебя.
Целый вечер сегодня с Маринкой. Она какая-то притихшая и ласковая. Написала тебе письмо, посылаю. И еще посылаю письмо от медвежонка Шуфки. Когда я сказал Маринке, что в этом письме очень много ошибок, она объяснила: «А медвежата в школу не ходят». Приходила Зина и говорила, что я чародей – у нее Маринка все время капризничала и отказывалась есть. А у меня поела и даже попросила добавки, потом – сказку пострашней, с тайной. Сейчас спит-сопит, а я пишу и слушаю по радио концерт-конкурс твоих эмгэушников. Мелодии какие-то нейтральные, а это плохо, когда от перемены мелодии ничего не меняется. Некоторые из этих песен я, оказывается, знаю, только пою их без эмгэушного нытья, а со своим отношением к песне и к жизни.
Днем встретил коменданта общежития, поговорил с ним по-хорошему. Он мужичок ничего. Пожаловался, что жена его запилила – он с каким-то своим старым фронтовым другом посидел в ресторане до закрытия, а она ему за это пилит шею уже третий день. Я тоже поделился с ним, сказал, что скоро приедет меня пилить не какая-нибудь там пила, а настоящая паровая лесопилка. Комендант сочувственно посмотрел на меня, вздохнул и поплелся. Да, мне-то достанется, это уж я точно знаю. А я в ответ буду только бормотать, что выпил от радости, получив твое парижское письмо, буду жалобно поскрипывать, как дерево, то есть дубина.
Постепенно приобретаю тут опыт обращения с женщинами. Зина пришла в новой шляпке и спросила, что я могу о ней (то есть о шляпке) сказать. Я ответил честно: эта обнова напоминает мне колониальный шлем. «А пожарную каску она тебе не напоминает?» – пронзительно спросила Зина. «Нет, – говорю. – Цвет другой». Зина вздернула свои щуплые плечики и ушла. А до нее по наущению коменданта заявились ко мне какие-то две милые и скромные девушки-киргизки с первого этажа общежития. Я им починил утюг и сказал, чтоб они еще что-нибудь электрическое приносили, потому что я мастер на эти штуки. Они здорово обрадовались.
Как видишь, я вовсю вращаюсь в женском обществе и здорово стал разбираться в ихней психологии и даже ихних нарядах. (Пойми, что у меня после твоего письма сильно поднялось настроение.) Ты вот пишешь, что, к твоему удивлению, парижанки одеваются обыкновенно. А ты думала, что все они расфуфыры? Трудовой народ, который ездит в метро, ходит по улицам пешком и гнется над станками и прилавками, должен одеваться обыкновенно. А про русские сапожки в Париже могу тебя проинформировать – ошские щеголихи, особенно узбечки, тоже зацокали такими копытцами.
Ты хорошо написала о том самом Наполеоновом столпе на парижской площади, но полностью твоих восторгов не могу разделить – ведь это памятник Наполеону-вору. И пусть твой любимый герой был великим полководцем, у него, извини меня, было и немало, как говорится, существенных недостатков. Слушай: почему тогда мы спасли Дрезденскую галерею и не превратили ее в военный трофей, а вернули народу, которому она принадлежит, хотя, между прочим, немцы сами на нас полезли? Наполеон тоже ворвался в Египет как авантюрист-завоеватель, увез пусть в данном случае Луксорский обелиск, и мы думаем, что так и надо! Времена меняются, и на месте египтян я бы давно потребовал этот обелиск обратно, а французы, если они к нему привыкли и он им что-то напоминает, пускай сделают из камня или пластмассы копию. Это будет по-честному, благородно. Когда-нибудь оно так и произойдет, я верю во французскую великую нацию. И вообще жизнь мира так сложна, что многое хочется предположить. Может, придет пора, когда те же человечные и умные галлы переосмыслят законы приличия и попросят Америку вернуть свой подарок – статую Свободы? Ну скажи, чем не политик твой змей? Нет, никакой я не политик! Сейчас напишу тебе совершенно аполитичную вещь: я начинаю злиться на эту маленькую, теплую, симпатичную страну, которая так надолго отняла тебя у меня.
Получил письмо с Кубы и бесконечно благодарен тебе за него – не забыла меня там. И я пишу – это стало для меня потребностью.
Маринка у Зины. Был там вчера поздно вечером. Бесились. Потом мы с Маринкой ходили ко мне, и я пел ей самые детские песни, которые знаю: «Мы красна кавалерия», «Там вдали за рекой», «Любо, братцы, любо», учил ее считалкам «Дора, Дора, помидора» и «Шел трамвай девятый номер». Здорово лопочет! Потом я сделал картонный бумеранг, он прилетал назад, и мы выли от восторга. А под конец состоялся у нас с ней серьезный разговор. Она сказала, чтоб я всегда жил с вами, но только вот где я буду спать? И вопросительно обвела глазенками комнату. Я ей растолковал, что «где спать» – дело второстепенное и надо сначала нам всем решить, будем ли мы жить вместе. Отвел ее к Зине, и на прощанье она (Маринка, конечно) вытянула по-телячьи губы и полезла ко мне целоваться, но Зина это дело ревниво пресекла.
Занимаюсь много, сплю мало. Втянулся, ничего, и сидеть над книгами даже понравилось. У меня произошел какой-то скачок; если раньше я учил, то теперь стараюсь понять, и тогда учить уроки, оказывается, не надо. Вот только учебников не хватает. Мне еще надо планиметрию со стереометрией, новую историю, обществоведение и самые последние выпуски учебника и задачника по алгебре (там введены элементы высшей математики). В Оше ничего этого нет. А Зина просит тебя привезти журналы мод, хотя бы рижских.
От работы на буровой окончательно отказался – понял, что будет неудобно перед вашими профсоюзниками: они мне там хлопочут общежитие по моему заявлению, а я вдруг сбегу. Хотя с общежитием неясно. Зашел как-то комендант, увидел, что я с тряпкой ползаю по полу, сказал печально, как
