Но Саодат не сдавалась:
— Я и сама хотела одеяло отнести, журналы... Но не дом же отдавать! Люди вон марки несут!..
— Какие марки? Кто?
— Мальчишка Ёшкин!..
Яков оглянулся и увидел подходившую Ольгу с объемистым тюком на плече. Рядом — с альбомами и оконной рамой — шел его двенадцатилетний Гришатка.
Яков ощутил гордое чувство, что Ольга не осталась в стороне от общего дела, приехала в поселок. «А может, только потому и приехала сюда, — мелькнула мысль, — что узнала о Светлане?»
Подойдя к жене, он взял у нее узел, оглядываясь, куда бы его отнести, положил на деревянный топчан во дворе дома Али-ага, сказал:
— Какая ты умница, женушка Олюшка... — Наклонился, ласково потрепал по вихрам Гришатку: — Что у тебя?
— Журналы «Огонек» и марки, те, что три года собирал...
— Так ведь военные письма без марок принимают.
— А это не для писем.
— А зачем же?
— Чтоб смотреть... О разных странах будут думать. Об Африке, например... Может, хоть немного про свои раны забудут...
— Хорошие вы у меня, — живо повернувшись к Ольге, сказал Яков.
— А как же иначе?.. Нельзя оставаться в стороне... — негромко сказала Ольга.
Яков понял, что она имела в виду, не сразу ответил:
— В стороне нам оставаться нельзя.
— Я тоже так думаю, Яша, — спокойно подтвердила Ольга.
В голосе ее была такая тоска и тревога, что Якову стало мучительно жалко жену. Пауза затягивалась, и он почти обрадовался, когда подъехал Нуртаев и доложил:
— Товарищ старший лейтенант, с заставы передали: вас просят срочно прибыть на КПП, спрашивают, в чем задержка.
— Поеду, Оля...
— Возвращайся скорей...
Поднявшись в седло и еще раз окинув взглядом всенародное в масштабах Даугана строительство, Яков решил не давать волю своим чувствам, ободряюще улыбнулся жене и сыну, направил Прогресса к шоссе.
Ольга улыбнулась в ответ, но невеселая, вымученная получилась у нее улыбка.
Пустив коня рысью, Кайманов попытался встряхнуться, избавиться от нахлынувших на него дум. Это ему не удалось: слишком многое навалилось неожиданно, сразу. И все же то, что он сейчас увидел и перечувствовал, освежило его, воскресило в памяти прежний Дауган, как будто снова вернулись предвоенные, теперь уже такие, казалось, далекие, годы...
Так он, полный смятения и самых противоречивых чувств, подъезжал к сложенным из камня- плитняка строениям таможни и КПП.
У ворот встречал его лейтенант Дзюба.
— Амангельды у тебя? — поздоровавшись с ним, спросил Яков.
— Тут... Принес кучу новостей, одна другой серьезнее.
— А что хоть случилось-то?
— Сам расскажет.
Из помещения к ним уже спешил Амангельды — старый товарищ Якова по работе и службе, наставник по следопытству. Выглядел он усталым, даже пообносившимся, в запыленном неизменном халате, в тельпеке.
После необходимых вопросов о семье и здоровье Амангельды озабоченно сказал:
— Ай, Ёшка, никогда не думал, что в мире так много змей, готовых ужалить...
— Лучше скажи, дорогой Амангельды-ага, — спросил Яков, — как у тебя хватило сил так долго собирать гумитраган?
— Мой конь — чарыки, сила — дорожный припас, — усмехнувшись, ответил следопыт. — Шли с Рамазаном, сыном Барата, от аула к аулу, с людьми говорили. Смотри, борода совсем выгорела, стала как кошма.
Кайманов отметил про себя, что, и правда, за время своей необычной командировки Амангельды совсем почернел. Борода его, с пробивающейся сединой, росшая прямо из шеи, стала действительно подобна кошме.
— Рассказывай, дорогой, какие новости принес? — спросил Кайманов. — Полковник Артамонов и начальник войск ждут нас с тобой...
— Очень много новостей, — подтвердил Амангельды. — Есть большие, есть маленькие. Не знаю, с каких начинать.
— Начинай с самых больших.
Они вышли со двора таможни, поднялись по тропинке на вершину небольшой сопки, сели так, чтобы никто не мог подойти незамеченным, услышать их разговор.
— Новость первая, — сказал Амангельды. — Клычхан на свободе. Опять своих калтаманов собирает.
— Откуда взялся? Его же в лагерь особого режима отправили!..
— Бежал он из лагеря... Вот записка. Яздан, брат Ашира, с гражданским шофером через границу передал...
Амангельды снял тельпек, достал из-за подкладки своей изрядно запылившейся папахи смятый клочок бумаги, протянул Кайманову. Тот разгладил его, с трудом прочитал:
«Клычхан готовит прорыв. Ичан».
— Слушай, Амангельды! Здесь подпись «Ичан». Разве Ичан жив? Почему они с Дурсун не дали о себе знать? Где он? Дурсун-то с ним или не с ним?..
— Насчет Ичана погоди, — остановил его Амангельды. — Ичан жив, и Дурсун с ним... Яздан, брат Ашира, передал: Ашир вез их на Ак-Су...
— Так Ак-Су километров за полтораста отсюда! Какие черти их туда понесли?
— От Клычхана бежали, когда узнали, что на свободе он. Только повез их Ашир на Ак-Су, да не довез. Схватили Ичана. Вместе с Дурсун.
— Кто схватил?
— Люди Клычхана... Ашир с женой чудом спаслись...
— Жаль Ичана, — проговорил Яков. — И Дурсун жаль. Выручить их теперь будет нелегко.
— Не спеши жалеть. Сколько раз говорил я, из-за лживых людей портится мир.
— О ком ты?
— Своими глазами видел в бинокль через границу Ичана вместе с Дурсун во дворе Фаратхана. Слугой его, что ли, взяли? Двор подметал... Глаза мои немолодые, но видят хорошо: Ичана кормят и одевают, никто его не бьет, не заставляет говорить пропаганду против Советов.
— Слушай, Амангельды, этого не может быть! — воспротивился Яков. — Если Ичан такую записку передал, значит, не мог он продаться! Не похож ли на Ичана какой другой работник?
— А Дурсун? — возразил Амангельды. — Дурсун к другому работнику не пойдет. Она Ичана больше жизни любит. Говорят, Фаратхан разрешил им даже пожениться.
— Ничего не понимаю...
— Это через верных людей брат Ашира, Яздан, передал... Не зря это все, Ёшка. Что-то задумал Фаратхан. Чужого человека, да еще с советской стороны, так просто кормить он не будет.
— Но не верю я, что Ичан продался, даже ради Дурсун.
— Так люди говорят, сам я тоже не верю... Думаю, как был Ичан наш, так и остался наш. Только деваться ему некуда. И Дурсун его держит: с нею далеко не убежишь, — наверное, ребенка ждет...
— Ладно, будем выяснять... Узнал ли что насчет Атаджана — сына Айгуль? — спросил Яков.
— Нет, Ёшка, ничего не узнал. А где он сейчас?