многолетнее большевистское хозяйничанье в России. Он даже не попытался «подсластить пилюлю» и представить свою агрессию против СССР как «освободительный поход». Пленных красноармейцев, от которых отказалось советское государство, сгоняли как скот на огромные, опутанные колючей проволокой поляны и морили там голодом и дизентерией. Лучше всех агитаторов ГлавПУРа, вместе взятых, фашистские лидеры показали и доказали бойцам Красной Армии, что и плен не является спасением от смерти. Начатое в свое время по инициативе армейского командования освобождение пленных красноармейцев ряда национальностей было 13 ноября 1941 г. прекращено. А затем пришла ранняя и лютая зима, в которую от холода, голода и болезней погибло две трети пленных 1941 г.

С такой же категоричной ясностью оккупационная администрация продемонстрировала ошеломленному населению, что формулу «Немцы — культурная нация» пора забыть, а привыкать надо к «новому порядку», который оказался даже проще старого — расстрел на месте за любую провинность. С вызывающей откровенностью народу объясняли, что обслуживание представителей «высшей расы» отныне станет единственным смыслом жизни для тех, кому разрешат жить. Разрешали не всем. Кошмарные сцены геноцида евреев, массовая гибель военнопленных, расстрелы заложников, публичные казни — все это потрясло население оккупированных областей. И даже те, кто летом 1941 г. встретил немецкое вторжение с ожиданием перемен к лучшему, ужаснулись и задумались о том, что под таким «новым порядком» жить нельзя.

Да, конечно, листовки, которые в миллионных количествах сыпались с немецких самолетов, обещали солдатам Красной Армии хорошую кормежку в плену и возвращение домой после окончания войны. Но «беспроволочный телефон» людской молвы работал — и работал с удивительной эффективностью. Так с каждым днем и месяцем все новые и новые миллионы советских людей начинали осознавать, что война, на которой им приходится воевать и умирать, идет уже не ради освобождения очередных «братьев по классу» в Занзибаре, не ради окончательного торжества «вечно живого учения Карла Маркса», а просто для того, чтобы они, их семьи, их дети могли жить и надеяться на лучшее будущее.

Вот тогда и началась Великая Отечественная война.

Не будем упрощать. Жизнь многомиллионного человеческого сообщества бесконечно сложнее любой схемы.

Предложенная выше формула («империя, скрепленная террором и террором управляемая») хотя и отражает главную доминанту сталинского государства, является предельным публицистическим упрощением реальности. Поэтическая фраза «как один человек, весь советский народ» годится только для песни. Советское общество было весьма и весьма неоднородно. Выполнить задачу форсированной индустриальной модернизации одним лишь рытьем каналов (да еще и воровством западной технологии) было невозможно. Эпоха модернизации вызвала к жизни появление многомиллионной «армии» энергичной, честолюбивой молодежи, детей дворников и сторожей, которым революция открыла дорогу на вершину социальной лестницы. Для них — молодых инженеров и стахановцев, летчиков и поэтов — советская власть была «нашей родной советской властью».

Это было удивительное поколение, которое за 10—15 лет проходило путь от деревенской избы под гнилой соломенной крышей, в которой жили его родители, до лекционного зала столичного университета; от студенческой скамьи до кабинета директора огромного завода. Высокая социальная мобильность, опьяняющее ощущение того, что «время сказок пришло наяву», является, пожалуй, более мощным «социальным галлюциногеном», нежели материальный комфорт как таковой. Сталин понимал это, умело поддерживал «бурю и натиск» советской молодежи, искусно использовал честолюбивых «выдвиженцев» для обеспечения непрерывной ротации кадров на верхних этажах управленческой пирамиды. Вся мощь пропагандистской машины тоталитарного государства была направлена на формирование у советской молодежи образа осязаемого и близкого светозарного будущего, к которому «в нашей стране открыты все пути». Этот, чрезвычайно активный, хотя и относительно малочисленный, социальный слой и стал тем «резервом Главного командования», который в критический момент помог удержать сталинское государство от полного крушения.

Наконец, автор вовсе не предлагает свести всю историю войны к социологии и уж тем более — к описанию психологических эффектов и аффектов. «Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?/ Не войском, нет, не польскою помогой,/ Л мнением; да! мнением народным», — говорит один из персонажей пушкинского «Бориса Годунова». Красиво сказано, но не стоит забывать о том, что армия держится не только на «мнении народном», но еще на приказе и дисциплине. Роль военачальника огромна, и там, где командиры и комиссары смогли сохранить порядок и управляемость, смогли уберечь своих солдат от заражения всеобщей паникой — там враг получил достойный отпор уже в первых боях. Такие дивизии, полки, батальоны, батареи нашлись на каждом участке фронта. Десятки тысяч бойцов и командиров Красной Армии начали свою Отечественную войну уже на рассвете 22 июня 1941 г. Оказавшиеся в хаосе всеобщего бегства без соседей, без связи — и без надежды остаться в живых, эти упрямо не сдающиеся батареи и батальоны снова и снова заставляли немцев разворачиваться из походного порядка в боевой, сбивали темп наступления, сбивали спесь врага.

«На миру и смерть красна». Безымянным героям первых дней войны не досталось и этого скромного утешения. Им предстояло погибнуть в безвестности, так и не узнав, удалось ли им приблизить ценой своей жизни одну общую Победу. Большинству из них не досталось ни орденов, ни славы, ни даже надгробного камня. Но именно они своим жертвенным подвигом спасли страну. Они выиграли то драгоценное время, которое было необходимо для того, чтобы глубинный переворот в отношении народа к войне мог состояться. Не будем забывать и об огромном масштабе материально-технической подготовки Красной Армии, о количестве и качестве советского вооружения. Даже взвод (3 машины) танков КВ мог расстрелять и раздавить механизированную колонну вермахта, даже один гарнизон дота, укрытый несокрушимыми бетонными стенами, мог усыпать весь берег пограничной реки трупами немецких солдат...

Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и природно-географический фактор. Его не следует абсолютизировать, но и нелепо отрицать тот факт, что сами огромные пространства России поглощали и растворяли армию захватчиков. Наполеону было легко. Его армия, вытянувшись в нитку, шла колонной на Москву. Вермахт начал наступление на фронте от Каунаса до Перемышля (порядка 700 км по прямой), а к концу года бои шли уже на фронте от Тихвина до Ростова-на-Дону (1600 км по прямой). Коммуникации немецкой армии непрерывно растягивались. Каждый снаряд и каждый литр бензина должен был преодолеть гигантское расстояние в полторы-две тысячи километров, прежде чем дойти до фронта. Эти линии коммуникаций надо было охранять, обеспечивать противовоздушной обороной, гарнизонами. А с наступлением осени грунтовые дороги центра России и вовсе превратились в сплошное море непреодолимой для техники вермахта грязи.

Упустив вполне реальную возможность для ликвидации Восточного фронта политическим путем, Гитлер не удосужился и тем, чтобы максимально использовать весь наличный военный потенциал для достижения победы на поле боя. Десятки дивизий вермахта, сотни тысяч военнослужащих, миллионы резервистов в глубоком тылу готовились к «операциям периода после «Барбароссы» в то время, когда войска Восточного фронта таяли в ожесточенных боях. Даже те относительно умеренные потери, которые летом 41-го года несли немецкие войска, не возмещались в полном объеме пополнением техники и личного состава. Немцы не дошли до Москвы. Обескровленные многомесячными боями дивизии вермахта на последнем издыхании доползли до нее. Там, в белоснежных полях под Москвой, замерзающие остатки Восточной армии были разгромлены десятками свежих дивизий Красной Армии, переброшенными из Сибири и Дальнего Востока.