В душе лирического поэта живут две родственные силы, устремляющие его к достижениям, которые только для неглубокого понимания кажутся противоположными. Одна из этих сил побуждает его открыть свою душу с наибольшею искренностью и выразить её возможно отчетливее. Повинуясь этому побуждению, всё строже и настойчивее испытуешь тёмные глубины бытия и открываешь много неожиданного; явственны становятся черты, совершенно не сходные с чертами той маски, которую каждый из нас носит для света. Словно проник в забытые, замкнутые заржавелыми замками подвалы старого замка и перебираешь древние вещи, оставленные давно отшедшими от нас предками. Всё глубже, глубже, — в тишине и мраке звучат таинственные голоса, сливаясь в один предвещательный гул. В последней тьме, за которою Единая таится Воля, различаешь мерцание, исходящее от неведомого Лика.

Обозрев многие свои забытые маски, душа лирического поэта сознаёт свою многосложность и родство своё с множеством. Тогда отдается она другой своей силе, устремляется к сочувствиям и перевоплощениям, и жаждет без конца расширять бытие. Рожденная не в первый раз, она легко сочувствует, радуется и печалится со многими и охотно облекается в многообразные личины. Голоса толпы и множеств сливаются для неё в стройные хоры, и в сиянии широких светов, за которыми Единая таится Воля, возникает перед нею снова таинственный свет, от неведомого исходящий Лика.

Свершив свой круг, пламенеет, умирает и из пепла возникает опять.