жаль,Что честной бедности мозоли трудовыеНе всякому милы. А иначе едва льНашелся бы приют и в прозе и в поэмеО деньгах и нужде давно, постылой теме,Мечты лазурные иному принесутУтеху мирную; бедняк трудолюбивый,С мечтой переплетя свой неприветный труд,Идет своим путем, и грустный и счастливый.Иные люди есть: в них грезы не умрут,Но каждая из них попутчицей ревнивойИдет, родит в душе желаний гордых знойИ, жизни требуя, не хочет быть мечтой.И много-много дней, отдавшись тайным думам,Глядит в окно свое Кремлев по вечерам,Не развлекаемый ни тем нестройным шумом,Когда ведут коров ребята по домам,Ни дракой мужиков, ни спором их угрюмым,Ни тихим веяньем, бегущим по кустам,Что берега реки бульваром окаймилиИ ветки гибкие над нею наклонили.Улыбка горькая порою пробежит,Как тонкая змея в траве скользнет проворно;Порой невольный вздох тихонько прозвучитСтыдливым отзвуком печали тайной, черной, —И вновь на стиснутых губах его лежитПечать угрюмых дум, печать тоски упорной.Но резкий блеск очей всё чаще выдает,Что на душе созрел решенья сочный плод...Закат сиял пред ним прощальными лучами,Края пурпурных туч зачем- то золотя;Гляделся в реку он, как бойкими глазамиГлядится в зеркало веселое дитя;Оттенки нежные владели небесами,И тихо ветер полз, травою шелестя.Кремлев закрыл окно, и, к Насте обратившись,Он ей сказал, в лице слегка переменившись:«Мне надо уезжать, и очень далеко...Поеду в Петербург и с месяц там пробуду;Есть дело важное: с ним сладить не легко,Но если сладится, тогда тебе я грудуОбновок навезу; ей-ей, на молокоРебятам будущим деньжонок я добуду...Ну, нечего краснеть и нечего ворчать, —Изволь-ка в путь меня скорее собирать».Уехал утром он... А через две неделиГлухою полночью ударили в набат.В испуге жители покинули постели,Оделись наскоро, на улицы спешат...Недолог был пожар, а все-таки сгорелиХоромы пышные да хижин бедных ряд.Хозяин тех хором, купец весьма богатый,Спознался в эту ночь с нежданною утратой.Сгорели у него – вот горе, вот удар!Судьба злодейская, разящая так тяжко!Сгорели в эту ночь – о, гибельный пожар!Рыдает наш купец, и стонет он, бедняжка!Сгорели денежки, и вытерпела жapСлучайно лишь одна кредитная бумажка:Каким-то волшебством во двор ее снеслоИ ветром сунуло в углу под помело.А были тысячи, десятки тысяч даже.Недавно продал он хорошенький лесокНа сруб и нажился изрядно на продаже,Но в дело денег тех пока пустить не мог, — И вдруг добычею пожара или кражиИсчез весь капитал. Твердили: здесь поджог,Найти преступника полиция старалась,Но и следов его нигде не отыскалось.Еще недели две чредою протекли.Я не могу сказать, чтоб Настенька скучала.Пускай Кремлев блуждал бог весть в какой дали,Она себя кой-чем порою развлекала, —Кого-то в гости к ней глаза ее влекли,И в чьем-то сердце к ней страстишка запылала.То был телеграфист, – он мало получалИ тщетно пятый год все повышенья ждал.Настасья стала звать его Володей скоро,И быстро перешли потом они на ты;Случалось иногда, в разгаре разговора,Когда он поверял ей тайные мечты,От страстного его и пламенного взораНа щечках Настиных бывали разлитыТакие зореньки, что жарким поцелуемСпешил он их венчать, восторгами волнуем.Вернулся и Кремлев. Рассеян и угрюм,А то порой шумлив и весел чрезвычайно,Порой ответит он и вовсе наобум,На что-то намекнет порою неслучайно,Порой молчит, – молчит под гнетом темных дум,Как будто у него на сердце злая тайна,Как будто что-нибудь случилось на пути, —И Настя не могла того перенести.«Что с вами, дяденька, скажите, друг мой милый?»– «Узнаешь, Настенька, немного погоди».– «Уж не случилось ли, ах, господи помилуй,Беды какой- нибудь?» – «Иди себе, иди».– «А, стала, значит, я племянницей постылой,Чего и ждать от вас теперь мне впереди!Напрасно Настенька хорошенькие губки.Надула Настенька хорошенькие губки.Смеется дядя ей: «Голубка, не ворчи.Ну что бы подождать еще тебе хоть ночку!Сюрпризом я хотел... А впрочем, вот ключиОт тайны, коли нет терпения... Как дочку,Люблю тебя...» – «Ну да!» – «Ах, Настя, помолчи...У Блокка я купил тебе билет в рассрочку...»– «Что тратились!..» – «Купил, а завтра и тираж,И что б ты думала! Ведь выигрыш-то наш».«Ах, милый дядюшка! Неужели? Быть не может!»– «Да, Настенька, теперь мы славно заживем.Грошовая нужда нас больше не встревожит.Мы выстроим себе отличный, прочный дом,Товарищей сзовем, – пускай их зависть гложет.По свету странствовать отправимся потом...»– «Да, дядюшка, с собой Володю мы захватим,Иль нет, сперва к венцу, а после и покатим».И побледнел Кремлев. «А что-то я устал!» —Промолвил он с едва скрываемой досадой,Простился и пошел к себе, – бедняк! УпалОн на свою постель и с горестной отрадой,Зажав подушкой рот, до полночи рыдал.А Настенька меж тем пред ясною лампадойМолилась, может быть, иль яркою мечтойЗабавила себя, одна в тиши ночной.Мне кажется, пора покончить эту сказку,Тем более, что в ней трагического нет.В крови топить ее мещанскую развязку,Конечно, незачем. К тому же пистолетХоть у Кремлева был, да праздно перержавел.Боюсь, что никого я песней не забавил,Прерву ж ее строфой, написанной без правил.21 июня 1890; 24 июля – 26 августа 1894
«Каждый день, в час урочный...»
28 сентября 1894
Скользко-холодноеПравой рукою трепетно сжато.Злоба стихает, меркнет забота,Грезы умчались вдаль без возврата.Твердое, скользкое.Только нажать бы мне,Только на то достало бы силы! Что это, скорбь, тревога?Мрак желанной могилы,Только нажать бы мне! 3 октября 1894
«Лампа моя равнодушно мне светит...»
3 октября
