случаев» (Антон Чехов и его сюжеты, стр. 146). Мемуарист, надо полагать, имел в виду историю Анисима. В книге «Остров Сахалин» Чехов неоднократно рассказывает о встречах с фальшивомонетчиками, приводит образчики писем, подобных тем, какие сочиняет на каторге за Анисима Самородов, говорит о судьбе оставшихся в России, как и Липа, жен ссыльных, рисует типы преступных женщин, вроде Аксиньи.

Сомнения Чехова относительно приема повести в «Жизни» были рассеяны первым же восторженным отзывом Поссе (от 28 декабря), прочитавшего рукопись: «Какая беспощадная, какая зловещая правдивость! Ни одного намека на эффект, а впечатление огромное…» В этой «глубокой» вещи, написанной «гениально просто», редактор видел главный залог успеха журнала (ГБЛ; Записки ГБЛ, вып. 8, стр. 54). 16 января 1900 г. он извещал Чехова: «Горький <…> ждет с нетерпением появления „В овраге“; не позволил мне рассказывать содержания» (ГБЛ).

После публикации повести Горький сообщал Чехову (11 или 12 февраля): «Согрешил <…> я заметкой по поводу „Оврага“, но ее у меня испортил сначала редактор, а потом цензор. Знаете — „В овраге“ — удивительно хорошо вышло. Это будет одна из лучших Ваших вещей. И Вы всё лучше пишете, всё сильнее, всё красивее». День спустя (12 или 13 февраля) Горький спешил передать Чехову одобрительный отзыв Л. Толстого и добавлял: «Знаете, эта чрезвычайная радость, вызванная рассказом Вашим, ужасно мне нравится. Я так и представляю старика — тычет он пальцем в колыбельную песню Липы и, может быть, со слезами на глазах <…> говорит что-нибудь эдакое глубокое и милое». Тут же Горький горячо благодарил Чехова за поддержку «Жизни» (Горький, т. 28, стр. 119, 120). Еще не получив последнего письма, Чехов 15 февраля ответил Горькому на предшествующее, с которым был прислан текст упоминавшейся статьи: «Ваш фельетон в „Нижегор<одском> листке“ был бальзамом для моей души. Какой Вы талантливый! Я не умею писать ничего, кроме беллетристики, Вы же вполне владеете и пером журнального человека. Я думал сначала, что фельетон мне очень нравится, потому что Вы меня хвалите, потом же оказалось, что и Средин, и его семья, и Ярцев — все от него в восторге». (Врач Л. В. Средин и художник Г. Ф. Ярцев — жившие в Ялте близкие знакомые Горького и Чехова.)

Летом 1900 г. Чехов получил еще один отзыв Горького, который писал (июль, до 15-го) из с. Мануйловка Полтавской губернии: «Читал я мужикам „В овраге“. Если б вы видели, как это хорошо вышло! Заплакали хохлы, и я заплакал с ними. Костыль понравился им — чёрт знает до чего! Так что один мужик, Петро Дерид, даже выразил сожаление, что мало про того Костыля написано. Липа понравилась, старик, который говорит „велика матушка Россия“. Да, славно всё это вышло, должен я сказать. Всех простили мужики — и старого Цыбукина и Аксинью, всех! Чудесный Вы человек, Ан<тон> Пав<лович>, и огромный Вы талантище» (Горький и Чехов, стр. 75. См. также об этом в письмах: Горького к Л. В. Средину от 26 августа 1900 г. — АГ; О. Л. Книппер к Чехову от 4 сентября 1900 г. — Переписка с Книппер, т. 1, стр. 179–180). Поссе в мемуарах, назвав «В овраге» «лучшим беллетристическим произведением из всех напечатанных в „Жизни“», привел и сказанные в ту пору слова Горького о Чехове: «… есть у него что-то новое; что-то бодрое и обнадеживающее пробивается сквозь кромешный ужас жизни» (В. А. Поссе. Мой жизненный путь. М. — Л., 1929, стр. 155).

Глубокое впечатление произвела повесть на Л. Н. Толстого. 9 февраля 1900 г. он писал Горькому: «Как хорош рассказ Чехова в „Жизни“. Я был очень рад ему» (Толстой, т. 72, стр. 303). А. Б. Гольденвейзер же вспоминает, что повесть «В овраге» Толстой «читал <…> в Хамовниках вслух и, как всегда, восхищался чеховским мастерством» (А. Б. Гольденвейзер. Вблизи Толстого. М., 1959, стр. 392, а также 377; ср. его же: Встречи с Чеховым. — «Театральная жизнь», 1960, № 2, стр. 18). П. А. Сергеенко рассказывает, как при встрече с Чеховым в Гаспре 12 сентября 1901 г. Толстой, заявив, что «ждет от Антона Павловича не пьесы, а того, в чем он наиболее силен <…> процитировал на память несколько строчек из чеховского рассказа „В овраге“» (П. Сергеенко. Чехов и Толстой. — «Рампа и жизнь», 1914, № 26, стр. 5).

Меньшиков сообщал Чехову 1 февраля 1900 г., прочтя «В овраге»: «Весь день сегодня хожу под глубоким впечатлением Вашей превосходной работы. Она должна вызвать большой шум, не меньше „Мужиков“». 21 марта он добавлял, что покорен образом Липы: «Что за прелесть!» (ГБЛ).

6 февраля Лазаревский писал: «Сегодня получил „Жизнь“. Ваше „В овраге“ вещь страшная. Такая, как „Власть тьмы“ Толстого <…> Когда я прочел, как на маленького Никифора брызнули кипятком, я взволновался так, что читать оставил и дочитал уже потом. Эта вещь еще выше „Мужиков“» (ГБЛ; там же: Дневник Б. А. Лазаревского, тетрадь 1-я, запись от 6 февраля 1900 г.).

В. С. Миролюбов 9 февраля признавался: «Спасибо за „Овраг“. Раза 3 от сильного чувства прекращал чтение. Знаете, как это бывает, — застелет глаза слезами, что-то в груди подымется, разрастется, как будто летишь куда…» (ГБЛ).

20 февраля Чехову писала О. Л. Книппер: «Ночью прочла „В овраге“ и в восторге. Как просто и потому как сильно и красиво! У меня из головы не выходит бедная Липа с мертвым младенцем, сидящая у прудика с своей тоской, и тихая звездная ночь, выпь, поля, Вавила, старик… Я пока только проглотила рассказ, а читать еще буду» (Переписка с Книппер, т. 1, стр. 137).

23 февраля делилась своими впечатлениями М. П. Чехова: «Прочла я твой рассказ „В овраге“. Он так удивительно хорош, что я даже прослезилась от умиления <…>. Особенно тронуло меня то место, когда Липа подала старику пирог, и он стал есть его, в конце рассказа. По-моему, ты еще никогда так хорошо не писал, положительно не к чему придраться. Все ходят с большими глазами и говорят — вы читали?..» (Письма к брату, стр. 152).

В тот же день сообщал П. И. Куркин, бывший в Москве на съезде санитарных статистиков и врачей: «Не могу и не считаю нужным скрыть от Вас <…> того очарования, к<ото>рое испытывают все при ознакомлении с Вашим последним очерком „В овраге“. <…> это одно из прекрасных творений Ваших» (ГБЛ).

31 марта земский деятель С. И. Шаховской, живший неподалеку от Мелихова, писал Чехову: «… спасибо Вам, миленький, за Хмыриных старших и младших <в повести — Хрымины>. Чудно, хорошо. Так сильно, что и сказать не могу» (ГБЛ). В марте же отозвался И. И. Горбунов- Посадов: «С глубоко любовным чувством к Вам читал я Ваше „В овраге“. Я в первый раз ближе, больше, сильнее почувствовал не талант только Ваш, а сердце Ваше, любовь к человеку <…> ко всему страдающему и ко всему умирающему душою в этой жизни <…>. А про мастерство — что уж говорить! — Эта ночь, когда она идет с ребенком, костер, этот старик, — я мало в жизни читал такого художества» (ГБЛ). А. Ф. Кони признавался Чехову 24 ноября: «Нужно ли говорить Вам, что я читал и перечитывал „В овраге“ с восхищением. Мне кажется, что это лучше всего, что Вы написали, — что это — одно из глубочайших произведений русской литературы» (ГБЛ). 16 июня 1901 г. В. М. Соболевский сообщал Чехову: «В Климском имении Ермолов читал вслух Ваш „В овраге“. <…> Это произведение относится еще к области „старого“, понятного нам искусства» (ГБЛ).

Писали автору и незнакомые лица. Учительница Ф. И. Коренева, пространно делясь наблюдениями над жизнью окружающих ее фабричных рабочих и интеллигентов (письмо от 12 февраля 1900 г. со ст. Бараново, Ярославской ж. д.), заключала, что действительность в целом мрачна, беспросветна, и спрашивала, как жить дальше (ГБЛ).

Иначе прозвучало письмо читательницы Е. И. Кристи от 16 марта 1900 г. из Кишинева. Говоря, что давно следит за творчеством Чехова, она отдавала на суд писателя свой разбор повести «В овраге» (статья утрачена) и добавляла: «… в повести „В овраге“ я усматриваю еще две вещи: отвращение к идеализации деревни и закрепощению к земле, даже добровольному, и еще — отражение Вашего общего стройного, цельного мировоззрения, к<ото>рое я всегда чую в Ваших последних произведениях, но не сумею Вам определить каким-нибудь одним метким словом. Мне кажется, что главным элементом этого мировоззрения входит свобода, — свобода в самом лучшем, глубоком смысле этого слова, — не пошлая свобода какой- нибудь швейцарской республики, а та свобода, о к<ото>рой, напр<имер>, мечтает Герцен в своем последнем томе „Былое и думы“ (по поводу Р. Оуэна)» (ГБЛ). 6 апреля 1900 г.