птицей.

– Чудно сидим! – шумел Дмитрий. – Как видишь, Санек, селедка с отварной картошечкой – народная голландская пища.

Несмотря на позднее время, таверна была битком набита народом, как сельдями бочка. Одни уходили, на их места тут же являлись с мороза другие. Амстердам жил в режиме нон-стоп.

Рядом, за соседним столиком, три рослых голландца, не замечая всеобщей суеты, не спеша потягивали пиво из высоких глиняных кружек, изредка перекидываясь словами. И вся эта шумная обстановка и даже три голландца напомнили Дмитрию доперестроечные студенческие пивняки в Москве. Так же шумно, бестолково и весело, в полумраке под пьяный говор студенты травили бесконечные, одна другой краше, истории о невероятных похождениях.

Один из трех голландцев, поначалу сидевший к ним спиной, уставился на Дмитрия и вдруг на всю таверну заржал:

– Димон! Загудаев! Не удивительно, совсем не удивительно, что мы здесь повстречались! Привет! – это оказался Вася Мартемьянов. После окончания института их вместе распределили в один архив. Дмитрий хорошо запомнил, как Василий являлся туда по утрам – заспанный, со слипающимися после веселой ночи глазами и над кипами пыльных папок мечтательно вздыхал: «Заболеть бы сейчас холерой».

Друзья вылезли из-за столов и обнялись. Голландцы разом повернулись к ним и затрясли головами.

– Сань, познакомься. Это мой старый приятель Василий.

– А чего ты девушку Саней называешь? – удивленно вытаращил глаза Василий. – Сань, вы не обижаетесь?

– И даже очень не обидно, – рассмеялась Саша.

– Ты никак голландцем заделался?! – радовался неожиданной встрече Дмитрий.

– Живу тут на птичьих паях. Торгую лесом.

– Русским лесом? – уточнил Дмитрий.

– А каким же еще?!

– Народное добро распродаешь?!

– Распродаю, – признался Василий. – Ну а ты, Димон, что распродаешь здесь?

– Наоборот. Покупаю мебель из твоего леса. И вот я думаю… Не проще ли было бы не валандать его туда-сюда, а наладить производство у нас!

– Мысль, конечно, интересная… – задумался Василий. – Давай поговорим. Обсудим… – Он кивнул назад, на своих собутыльников. – Прикольно, мы как раз утром говорили об этом…

Голландцы опять повернулись к приятелям и дружественно затрясли головами.

Дмитрию не хотелось сейчас начинать разговоры и оставлять Сашу одну, и они условились встретиться завтра утром у Василия в конторе.

– А скажи, тут классно! – кивнул по сторонам Василий. – Москву студенческую напоминает.

– Вот только менты нас с куревом гоняли.

– Но мы же все равно курили! Ребят, слушайте анекдот, сегодня рассказали. – Он посмотрел на Сашу, она ему явно понравилась. – Звонок в дверь. Женщина открывает. На пороге стоит пьяный в дупель мужик: «С-сантехника вызывали?» Женщина ему: «Да, у нас на кухне форточка не открывается. Проходите». Через пять минут еще один звонок в дверь. Женщина открывает. Перед ней стоит точно такой же пьяный мужик: «С-сантехника вызывали?» Женщина ему: «Да, но у нас уже работает один…» А мужик: «Упал я, блин…» Или вот еще вспомнил…

Домой Дмитрий с Сашей вернулись далеко за полночь. Они кое-как дотащились до кровати, повалились и тут же уснули.

Когда Саша проснулась на следующий день, Дмитрия уже не было. На его подушке лежала лаконичная записка: «К обеду буду. Твой Димон».

Саша наскоро умылась, собралась и отправилась бродить по Амстердаму. Записку Дмитрия она зачем-то сунула в карман.

Вчерашний город сказочных декораций сегодня, затянутый грязноватой дымкой, показался ей усталым, постаревшим и неухоженным. На улицах было мусорно, ветер гонял под ногами бумажки, обертки, пустые пакетики, и казалось, что праздношатающиеся толпы ветер тоже гонял и кружил на площадях. У многих было такое выражение, точно они забыли что-то, и вот теперь, растерянно озираясь по сторонам, пытались вспомнить, где и что они потеряли. А некоторые двигались с остекленевшими глазами, размахивая руками и громко разговаривая сами с собой.

Людской рекой Сашу внесло в Рейксмюсеум, картинную галерею. Большой и импозантный снаружи, музей располагал скромной экспозицией.

Перед громадной, во всю стену, картиной Рембрандта «Ночной дозор» было столпотворение. Саша безуспешно пыталась протиснуться сквозь толпу.

В зал под предводительством усатого худощавого голландца-экскурсовода входила парами группа туристов с американскими флажками. Несмотря на зрелый возраст, проседь в волосах и посеребренные виски, экскурсовод держался мальчишески несерьезно. Ткнув в картину пальцем, он весело сообщил:

– Одной из достопримечательностей Амстердама является гетто, еврейский квартал, за Ботаническим садом. Там Рембрандт и написал свой знаменитый «Ночной дозор»…

Американцы, мгновенно перестроившись в свиной клин, легко пробились к картине. Экскурсовод продолжал:

– Рембрандт писал его как заказной портрет для украшения стрелкового клуба местных бюргеров – аркебузиров. За право быть запечатленными на портрете члены клуба должны были заплатить по сто гульденов – сумму по тем временам немалую. Только семнадцать самых состоятельных аркебузиров внесли плату. И каково же было их удивление, когда на законченной картине оказалось двадцать восемь человек! Лишние, мифические личности понадобились художнику для создания композиции, и ладно бы они робко жались на заднем плане. Так нет, они лезли вперед, загораживая почтенных плательщиков! Один из честно заплативших взнос аркебузиров выглядывал из-за чьего-то плеча, а другой и вовсе оказался едва виден за спинами соседей. Вон он виднеется. Да еще почему-то эти лишние горожане держали в руках не положенные им аркебузы, а какие-то старомодные пики, позоря этим весь клуб. А на самое видное место художник поместил девочку! А уж она-то точно ничего не платила! И капитан аркебузиров Баннинг Кок вышел каким-то непохожим… В общем, заказчики остались очень недовольны. Они даже пытались нанять других художников, чтобы исправить полотно Рембрандта, – только никто не согласился. Но деньги уже были уплачены, и картину все-таки повесили в каминном зале собрания клуба, где она и провисела двести лет. Камины топились торфом, и вскоре картина покрылась копотью и стала совсем темной, ночной. Именно тогда и возникло романтическое название «Ночной дозор», поскольку сам Рембрандт такого имени картине не давал. Когда же в середине XX века картину отреставрировали, то выяснилось, что она вовсе не темная, а яркая и красочная – солнечная. Возник вопрос: а ночь ли вообще изображена на полотне? Как бы то ни было, название за полотном сохранилось…

Выйдя из музея, Саша почувствовала, что проголодалась, и зашла в ближайшее кафе. Вообще, ресторанная культура в Голландии появилась недавно. Учение протестантов – традиционная религия Голландии – призывало посвящать время труду и жить экономно – безделье и чревоугодие не поощрялось. Даже обычая обедать как такового в стране долго не существовало – днем у работающего человека не находилось времени для основательной трапезы. До сих пор во многих голландских ресторанах кухня открывается только вечером – днем клиентам могут предложить только бутерброды.

Саша с удовольствием выпила большую чашку кофе со сладким душистым печеньем. И повторила заказ. Кофе благоухал ароматом восточных пряностей, а нежное печенье таяло во рту.

Глядя в широкое окно, Саша вдруг весело расхохоталась. Лица на улице, заглядывающие внутрь кафе, показались ей удивительно наивными и забавными. А узкие фасады домов на той стороне канала, недавно темно-бурые, обшарпанные и заплесневелые от сырости, теперь были точно заново отреставрированы и свеже покрашены. И все кругом приобрело необычайную сочность, яркость и четкость очертаний. Даже серое скучное небо стало лирически певучим, милым.

Саша весело осмотрелась. За ее столиком появился щупленький молодой человек, зализанный и в очках. Он что-то невнятно сказал Саше, кивнув в окно. Сладкая улыбка разлилась по его сухим, серым щечкам.