революционер. Дальше там у него что-то про бурю и про движение масс…

Хотя ведь в последние годы благодаря перестройке стало известно: Октябрьскую революцию, называемую теперь пренебрежительно «переворотом», совершил незначительный по количеству отряд верных большевикам рабочих, солдат и матросов. Собственно, весь переворот заключался в аресте Временного правительства. Но потом об этом узнали на окраинах и последовали примеру столицы… Вот и сегодня: если что-то и произойдет, то непременно в центре, у Белого дома, на Арбате или у Бородинского моста… А до платформы Окружная события докатятся значительно позже. Здесь пока еще скука, застой».

И, чтобы утвердиться в правоте этих мыслей, Саша поднялась с дивана и посмотрела в окно номера. Окна гостиницы «Заря» выходили на невысокий, но бесконечно длинный бетонный забор, из которого местами торчала ржавая арматура. Между забором и гостиницей располагалась ухабистая площадь, служившая разворотной площадкой автобусам. Они специально сворачивали с Дмитровского шоссе, чтобы захватить пассажиров Савеловской железной дороги, выходивших из электрички на платформе Окружная, и доставить в их родные спальные районы Алтуфьево, Коровино, Лианозово… Саше ничего не говорили эти названия, годы ее детства прошли в абсолютно другой Москве.

Сашину Москву знают все: Сретенка, Чистопрудный, Цветной, Рождественский бульвары, Подколокольный, Кривоколенный и прочие переулки…

В детстве платформу Окружная Саша видела несколько раз из вагона, когда они с мамой ездили в гости к ее подругам: в Лобню к Юлии Арсеньевне или в Новодачную – к Жанне Григорьевне. Заметив краснокирпичный мрачный массив – гостиничный комплекс «Заря», маленькая Саша испуганно жалась к матери. В те годы ареалом ее обитания были кварталы старой Москвы. Школы, обычная и музыкальная, музеи, театры, любимая кондитерская, магазин «Детский мир» – все это локализовалось в пределах нескольких, с рождения известных ей улиц. Все там было понятно, знакомо. И жизнь катилась неспешно и казалась милой, уютной…

После школы Саша готовилась поступать в музыкальное училище. Скрипачкой стать собиралась, но в последнем классе вдруг передумала. Скрипка, скрипка и ничего, кроме скрипки? Захотелось чего-то новенького.

В итоге долгих раздумий и метаний Саша избрала поприще театрального критика. Хорошая работа. И музыкальное образование пригодится – не зря, выходит, она девять из семнадцати прожитых на свете лет на скрипке отпиликала… Но, кроме музыки, в ее жизни будет еще и театр: красивые декорации, искрометные диалоги, актеры – талантливые и не очень. Она как на работу станет ходить на спектакли. Сидеть на премьерах в партере, потом писать – долго и мучительно-сладко. Саша и раньше, возвращаясь из театра, испытывала это мучительно-сладкое состояние невысказанности, с той разницей только, что до сих пор все ее переживания продолжали оставаться бесплодными. Зато теперь они выльются в критические рецензии, очерки и эссе.

И сразу же, на первом курсе, к эстетическим добавились переживания личного характера. Сашино сердце покорил симпатичный мальчик, студент третьего курса режиссерского факультета Вадик Кораблин. К счастью, ее чувство оказалось ответным. После занятий молодые люди встречались в институтском вестибюле и отправлялись… Между кино, кафе, дискотеками и прочими молодежными увеселениями они охотнее всего выбирали поездки к Саше домой. Мама работала, возвращалась вечером. Приветливо кивала Вадиму. И опять жизнь казалась милой, уютной.

Потом – как все неизбежное – явились первые тревоги. На втором курсе, в разгар зимней сессии, Саша поняла, что беременна. Испугалась, расплакалась, позвонила в институтское общежитие Вадиму. Он тоже напрягся. Но в общем ничего… Сказал: поженимся, после экзаменов надо будет съездить в Губернский Город, познакомиться с моими. А мама, выслушав известие о беременности и свадьбе, обронила только:

– Имей в виду: я не собираюсь его прописывать! И жить у нас негде. Однокомнатная квартира!

В Губернском Городе квартира оказалась двухкомнатной, проживали в ней родители Вадика: мама, Нелли Константиновна, яркая дама, научный сотрудник местного краеведческого музея, и отец, Андрей Николаевич, инженер-технолог авиационного завода, тихий, покладистый человек.

Без особой сердечности и восторгов Кораблины-старшие согласились, что после рождения внука будущая невестка переедет к ним. А Вадик еще год проживет в Москве – ему ведь надо заканчивать образование.

– Да он совсем не на это рассчитывал! – сказала Саше одна девочка из группы, которую до этого Саша считала своей подругой. – Хотел по распределению в Москве остаться. Пожить у тебя на Чистопрудном бульваре!

– Не слушай ее! Это она со зла – завидует, – объяснила потом другая.

Но Саша уже тогда понимала: завидовать в ее жизни нечему. Гуляла с коляской по незнакомым улицам Губернского Города, вечером за ужином сидела с опущенными глазами, чтобы не встречаться взглядом с родителями Вадима. Нелли Константиновна являла собой воплощенное недовольство, а Андрей Николаевич – отчужденность и безучастие.

С возвращением Вадика из Москвы жизнь обещала поменяться к лучшему. Не поменялась. По протекции матери Вадим сразу устроился на работу в Городской драматический театр, взялся репетировать какой-то спектакль и все время проводил теперь в обществе местной театральной знаменитости – Кристины Шидловской. Однажды он не пришел домой ночевать, и с тех пор они с Сашей виделись только эпизодически и на людях.

Сашина мама приняла их развод как трагедию. Это она – собственными руками – разрушила семейное счастье дочери! Прописала бы к себе зятя, молодым бы комнату отдала, сама – на кухню. На кухню, чего скрывать, не хотелось. Зато дочь в двадцать с небольшим соломенная вдова!.. Вдова с трехгодовалым ребенком…

И дочь-то какая! Школу закончила с золотой медалью, в институте – одни пятерки, да еще играет на скрипке. И внешне Саша очень хорошенькая. Конечно, не то что Шидловская – размалеванная кукла! Да и не красота ее ему нужна! Мать случайно прочитала в газете, что Кристину пригласили в Москву сниматься в каком-то сериале. Вадик поехал с ней – не отступился-таки от намеченной цели.

– Перебирайся в Москву! – твердила Саше мать.

Она ужасно скучала по ним, по дочке и по маленькой внучке.

Саша приехала. Несколько дней прожила на Чистопрудном и стала собираться в Губернский Город. Оказалось, что она уже не сможет жить вместе с матерью. Не из-за того, что у них тесно – одна комната. И не из-за того, что мать постоянно раздражалась на Олю. Скорее всего, с непривычки. Дело, конечно, было в другом. Саша вдруг поняла, что она уже никогда не вернется на положение девочки. Можно физически возвратиться на старое место, но нельзя повернуть вспять время.

Она привыкла быть в доме главной. Правда, дом у нее смешной. Комната в коммуналке. В старинном доме в самом центре Губернского Города. У экс-свекрови умерла тетка – комнату в наследство оставила. И в этой комнате после трехлетнего замужества Саша впервые увидела свет.

Комната угловая, с двумя окнами и большой кафельной печью – белые блестящие плитки с изысканными узорными изразцами. Стулья старые, темные, деревянные, и такой же темный с застекленными дверцами шкаф. Один на все случаи жизни: хочешь – вешай туда одежду, хочешь – ставь посуду, хочешь – складывай белье, а хочешь – книги храни.

Свекровь помогла – купила кое-что, самое необходимое, и с Олей обещала оставаться вечерами, в те дни, когда Саша уходила на лекции. Она поступила на третий курс факультета журналистики в университет Губернского Города. Немного позже ее взяли внештатным корреспондентом в молодежный журнал. Потом перевели в штат. Потом доверили отдел культуры.

Все это она тщетно пыталась объяснить матери, со слезами умолявшей ее остаться в Москве. Они тогда крупно поссорились. И Саша поступила так, как считала нужным. Утром следующего дня села на Белорусском вокзале в поезд и укатила в Губернский Город. Там сразу закрутилась: учеба, работа, ненавистный быт. Не хватало времени позвонить матери, и та тоже ей не звонила.

Только потом Саша узнала, что ее мать тяжело болела – сердце, давление – все на нервной почве. Попала в больницу с инсультом и, протянув несколько месяцев, умерла.

Саша приехала в Москву на похороны, устроенные мамиными подругами Юлией Арсеньевной и Жанной