человек, крещеный… Свинья и больше ничего.

Лесник крякнул и глубоко вздохнул. Флерка где-то в потемках сильно встряхнула свое мокрое тело, отчего во все стороны посыпались брызги.

— Стало быть, тебе и горя мало, ежели бы бабу зарезали? — продолжал охотник. — Ну, побей бог, не знал я, что ты такой…

Наступило молчание. Грозная туча уже прошла, и удары грома слышались издали, но дождь всё еще шел.

— А ежели б, скажем, не баба, а ты караул кричал? — прервал молчание охотник. — Хорошо бы тебе, скоту, было, ежели бы никто к тебе на выручку не побег? Встревожил ты меня своей подлостью, чтоб тебе пусто было!

Засим, еще после одного длинного антракта, охотник сказал:

— Стало быть, у тебя деньги есть, ежели ты боишься людей! Человек, который бедный, не станет бояться…

— За эти самые слова ты перед богом ответчик… — прохрипел с печки Артем. — Нету у меня денег!

— Ну да! У подлецов завсегда есть деньги… А зачем ты боишься людей? Стало быть, есть! Вот взять бы да и ограбить тебя на зло, чтоб ты понимал!..

Артем бесшумно сполз с печки, зажег свечку и сел под образом. Он был бледен и не сводил глаз с охотника.

— Возьму вот и ограблю, — продолжал охотник, поднимаясь. — А ты как думал? Вашего брата учить нужно! Сказывай, где деньги спрятаны?

Артем поджал под себя ноги и замигал глазами.

— Что жмешься? Где деньги спрятаны? Языка в тебе, шут, нету, что ли? Что молчишь?

Охотник вскочил и подошел к леснику.

— Глаза, как сыч, таращит! Ну? Давай деньги, а то из ружья выстрелю!

— Что ты ко мне пристал? — завизжал лесник, и крупные слезы брызнули из его глаз. — По какой причине? Бог всё видит! За все эти самые слова ты перед богом ответчик. Никакого полного права не имеешь ты с меня деньги требовать!

Охотник поглядел на плачущее лицо Артема, поморщился и зашагал по избе, потом сердито нахлобучил шапку и взялся за ружье.

— Э… э… глядеть на тебя противно! — процедил он сквозь зубы. — Видеть тебя не могу! Всё равно мне не спать у тебя. Прощай! Эй, Флерка!

Хлопнула дверь — и беспокойный гость вышел со своей собакой… Артем запер за ним дверь, перекрестился и лег.

Сочинитель уголовных романов беседует с полицейским сыщиком:

— Вы потрудитесь сводить меня в притон мошенников и бродяг…

— С удовольствием.

— Познакомите меня с двумя-тремя типами убийц…

— И это можно.

— Необходимо мне побывать также в тайных притонах разврата.

Далее сочинитель просит познакомить его с фальшивыми монетчиками, шантажистами, шулерами, червонными дамами, альфонсами, и на всё сыщик отвечает:

— И это можно… Сколько хотите!

— Еще одна просьба, — просит в конце концов сочинитель. — Так как в своем романе я должен для контраста вывести две-три светлых личности, то вы потрудитесь также указать мне двух-трех идеально честных людей…

Сыщик поднимает глаза к потолку и думает:

— Гм… — мычит он. — Хорошо, поищем!

Было не более шести часов утра, когда новоиспеченный кандидат прав Ковалев сел со своей молодой женою в коляску и покатил по проселочной дороге. Он и его жена прежде никогда не вставали рано, и теперь великолепие тихого летнего утра представлялось им чем-то сказочным. Земля, одетая в зелень, обрызганная алмазной росой, казалась прекрасной и счастливой. Лучи солнца яркими пятнами ложились на лес, дрожали в сверкавшей реке, а в необыкновенно прозрачном, голубом воздухе стояла такая свежесть, точно весь мир божий только что выкупался, отчего стал моложе и здоровей.

Для Ковалевых, как потом они сами сознавались, это утро было счастливейшим в их медовом месяце, а стало быть и в жизни. Они без умолку болтали, пели, без причины хохотали и дурачились до того, что в конце концов им стало совестно кучера. Не только в настоящем, но даже впереди им улыбалось счастье: ехали они покупать имение — маленький, «поэтический уголок», о котором они мечтали с первого дня свадьбы. Даль подавала обоим самые блестящие надежды. Ему мерещились впереди служба в земстве, рациональное хозяйство, труды рук своих и прочие блага, о которых он так много читал и слышал, а ее соблазняла чисто романтическая сторона дела: темные аллейки, уженье рыбы, душистые ночи…

За смехом и разговорами они и не заметили, как проехали 18 верст. Имение надворного советника Михайлова, которое они ехали осматривать, стояло на высоком, крутом берегу речки и пряталось за березовой рощицей… Красная крыша едва виднелась из-за густой зелени, и весь глинистый берег был усажен молодыми деревцами.

— А вид недурен! — сказал Ковалев, когда коляска переезжала на ту сторону бродом. — Дом на горе, а у подножия горы река! Чёрт знает как мило! Только, знаешь, Верочка, лестница никуда не годится… весь вид портит своею топорностью… Если мы купим это именье, то непременно устроим чугунную лестницу…

Верочке тоже понравился вид. Громко хохоча и гримасничая всем телом, она побежала вверх по лестнице, муж за ней, и оба они, растрепанные, запыхавшиеся, вошли в рощу. Первый, кто встретил их около барского дома, был большой мужик, заспанный, волосатый и угрюмый. Он сидел у крылечка и чистил детский полусапожек.

— Г-н Михайлов дома? — обратился к нему Ковалев. — Ступай доложи ему, что приехали покупатели имение осматривать.

Мужик с тупым удивлением поглядел на Ковалевых и медленно поплелся, но не в дом, а в кухню, стоявшую в стороне от дома. Тотчас же в кухонных окнах замелькали физиономии, одна другой заспаннее и удивленней.

— Покупатели приехали! — послышался шёпот. — Господи твоя воля, Михалково продают! Погляди- кось, какие молоденькие!

Залаяла где-то собака и послышался злобный вопль, похожий на звук, какой издают кошки, когда им наступают на хвост. Беспокойство дворни скоро перешло и на кур, гусей и индеек, мирно шагавших по аллеям. Скоро из кухни выскочил малый с лакейской физиономией; он пощурил глаза на Ковалевых и, надевая на ходу пиджак, побежал в дом… Вся эта тревога казалась Ковалевым смешной, и они едва удерживались от смеха.

— Какие курьезные рожи! — говорил Ковалев, переглядываясь с женой. — Они рассматривают нас, как дикарей.

Наконец из дома вышел маленький человечек с бритым старческим лицом и с взъерошенной прической… Он шаркнул своими рваными, шитыми золотом туфлями, кисло улыбнулся и уставил