Вместо русского галерного флота явилась английская эскадра, и члены королевской партии принялись говорить, что эта эскадра спасла Швецию от нашествия русских.

В конце июня в Сенате происходила подача голосов по вопросу: приступать ли Швеции к ганноверскому союзу или нет? В пользу утвердительного ответа были голоса графов Горна, Таубе, Делагарди, Екеблата, Ливена, Банера, Шпара и два королевских голоса; за отрицательный ответ объявили себя графы Кронгельм, Тессин, Дикер, Гилленборг, Лагерберг, старый Горн и барон Цедергельм, возвратившийся из Петербурга. Вследствие такого соотношения голосов дело было оставлено. Несмотря на то, в июле Головин доносил, что благодаря английским деньгам королевская партия усиливается и по всем обстоятельствам можно видеть, что граф Горн прежде созвания сейма постарается ввести Швецию в ганноперский союз. Горн прямо объявил Головину, что король и Сенат давно уже приняли намерение приступить к ганноверскому союзу и приведут это в исполнение при первом удобном случае; и когда Головин заметил ему, что императрица в таком случае должна принимать свои меры, то он отвечал, что русская государыня может принимать меры, какие ей угодно, а Швеция имеет право входить в договоры с державами, смотря по единству интересов, и в настоящем случае новые обязательства Швеции не находятся в противоречии с прежними ее обязательствами относительно России. Наконец в Сенате принято было решение приступить к ганноверскому союзу, и теперь доброжелательные начали утешать Головина тем, что сейм не согласится на это решение.

В сентябре собран сейм и, несмотря на уверения благонамеренных, что русская партия сильнее, председателем сейма, или ландмаршалом, был избран граф Горн. Головин приписывал это торжество противной партии раздаче больших сумм. «А которым от меня дачи происходили, — писал он, — и те все зело твердо и непоколебимо спорили». Головин доносил, что при этих выборах ни одного знатного лица не было на стороне Горна, дало перевес мелкое шляхетство и офицерство, подкупленное деньгами, и если бы известная сумма пришла из России месяцем прежде, то большую часть офицерства и дворянства можно было бы склонить к русской партии. Потерпевши неудачу в дворянском сословии, Головин обратился к купеческому, которому дал некоторую сумму и обещал большую; купцы обещали склонить сословие духовное и крестьянское; вся эта вербовка депутатов, по расчету Головина, не должна была стать дороже 5000 червонных. Герцог голштинский писал к своему министру в Стокгольм, чтобы выдал генерал-майору Ставлю 500 рублей на раздачу мелкому дворянству и офицерству; но у голштинского министра не было денег, и Головин счел полезным выдать 500 рублей своих.

Видя такое затруднительное положение дел. в Петербурге решили отправить в Стокгольм искуснейшего дипломата князя Василия Лукича Долгорукого, как скоро он возвратится из Курляндии; рассуждали, что надобно действовать подкупами, если же не удастся, то сильно протестовать. В заседании Тайного совета 6 августа определено послать в Швецию вексель в 20000 рублей на раздачу шляхетству и другим мелким персонам, которые скудны, а силу имеют, а прочим главным обещать знатные подарки, если они сделают пожеланию русского двора. Князю Долгорукому определено давать по 100 рублей на день, на ливрею и экипаж отпустить 11000 рублей, отпустить обои на одну комнату, сервиз серебряный. Императрица от себя обещала отпустить портрет свой и разных вин, также балдахин, тот самый, который был в Академии, когда императрица недавно там присутствовала, «рассуждать изволила, что не надобно робко с Швециею поступать».

Князь Василий Лукич нашел в Стокгольме два враждебных лагеря один против другого: одна партия тянула Швецию в ганноверский союз, другая, доброжелательная в глазах русского посланника, не хотела этого союза. Сначала могло казаться, что силы обеих партий находятся в равновесии, но скоро опытный дипломат начал удостоверяться, что «доброжелательные» слабее. Одним из самых доброжелательных был Цедергельм, но он показался Долгорукому «человеком остроты не пущей», как называют, добрым человеком; Гепкин оказался поострее; с Велингом нельзя было говорить ни о каком деле, потому что к нему приставлены были два офицера: он был обвинен королем в том, что в 1722 году побуждал его занять у прусского короля деньги и заложить остров Вольгаст. «Говорят, — писал Долгорукий, — что острее всех здесь граф Горн, только я его еще не видал, а из доброжелательных никого нет большой остроты; королева здешняя, как говорят, русского народа очень не любит». 25 ноября Долгорукий писал: «Третьего дня мне сказано, что король в тот самый день говорил одному из сенаторов: „Скажите мне сущую правду, какие партии составляются здесь против меня и какими способами русская государыня хочет лишить меня престола?“ Сенатор отвечал, что он ничего об этом не знает и не слыхал. Ваше величество, из этого изволите усмотреть, какие со стороны России опасности королю внушены, и если он такое мнение имеет, то как его склонить к постоянной с вашим величеством дружбе? Я для этого намерен после аудиенции искать случаев, как бы мне чаще с королем видеться и внушить ему, что он совершенно безопасен со стороны вашего величества, а потом стану ему показывать, какая опасность грозит ему от короля английского; только, как я слышу, король мнителен от природы и верит людям малознающим, которые при нем; с чужестранцами в разговоры глубокие не входит, только разве что выслушает; однако я буду случая искать ему самому обо всем донести, а через людей нельзя, потому что еще никого не знаю. Надеюсь, что аудиенциею моею здесь не замедлят и что я успею съездить с визитами не только к мужчинам, но и к дамам и, отдав визиты, могу их звать к себе. Я намерен был вчерашнего числа торжествовать тезоименитство вашего императорского величества и делал к тому приготовления, особенно намерен был для подлого народа пустить вино; но некоторые из здешних мне сказывали, будто король для того аудиенцию откладывал, чтобы я не устраивал этого торжества и особенно чтоб подлого народа не ласкал; хотя я королевского намерения подлинно не знаю, но, как только я об этом услышал, тотчас распустил слух, что торжество отложено и будет устроено дней десять спустя после аудиенции. Иначе мне было сделать нельзя, потому что ни одна дама ко мне не поехала бы, пока я не сделал бы им визитов, а визитов частным лицам прежде королевской аудиенции сделать нельзя».

29 ноября была наконец аудиенция. Для произведения сильного впечатления Долгорукий подарил золотую шпагу королевскому капитану, который привез его на яхте, капитан-поручику — серебряную посуду, рядовым матросам дал по два червонных, унтер-офицерам — по шести. Все остались очень довольны; шпагу король велел принести к себе и рассматривал. «Мое намерение, — доносил Долгорукий, — чтоб короля и особенно Горна, который здесь всемогущ, отвратить от английской стороны; если же этого нельзя, то по крайней мере смягчить, чтоб на нынешнем сейме не приступили к ганноверскому союзу; для того я намерен к Горну привязаться всевозможными способами, чтоб увидать, нельзя ли как-нибудь с ним сделать по моему намерению; но и других способов помешать союзу не упущу. До сих пор король обходится со мною милостиво и говорит со мною чаще, чем с другими, однако о посторонних делах; у Горновой жены я дважды был и тут видел Горна одного, начал с ним говорить о деле, но окончить не мог. Барон Спар, министр шведский при дворе английском, нарочно из Англии приехал сюда для сейма; как мне сказано, король английский дал ему 5000 фунтов стерлингов для склонения здесь к союзу. Я не раз говорил с ним против союза, бывали разговоры более часа и споры великие; потом Спар у меня обедывал, и я у него однажды. Это мое поведение относительно короля, Горна и Спара возбудило было подозрение в некоторых из доброжелательных; но я главным из них объяснил, для чего я то делаю и что я прислан не праведных спасти, а грешных: не смогу их оттянуть к моей стороне, то, быть может, наведу на них подозрение у их единомышленников тем, что они со мною ласково обходятся. Противная сторона очень сильна, особенно Горном и двором; английские деньги, говорят, раздаются здесь в большом количестве не только частным людям, но и сам король, говорят, получает пенсию от английского короля; Горн, говорят, получил 160000 рублей, а доброжелательная партия очень слаба и состоит из людей робких, поэтому я принужден здесь сильнее действовать и говорить, ибо преданные нам люди говорить не смеют, главные более других опасаются. Король пригласил меня ездить с ним на медвежью охоту, и я приготовился; мне сказали, что это знак милости и что всего удобнее говорить с его величеством о делах во время охоты. Здешний двор несравненно хуже датского, начиная с главных, большинство люди посредственные, а есть такие, что с трудом и говорят. Горн показался мне человек острый и лукавый; надобно с ним будет обходиться умеючи и зацеплять его тем, к чему он склонен и что ему надобно, а силою одолеть его очень трудно. Здешний сейм очень похож на ярмарку: все торгуются и один про другого рассказывает, кому что дано; только смотрят, чтоб на суде нельзя было изобличить, ибо наказание — смертная казнь».

Только 13 декабря Долгорукий начал праздновать именины императрицы: в этот день обедали у него сенаторы, иностранные министры и другие знатные особы с женами, а 15 числа был бал и машкара: начался в 5 часов пополудни и кончился в 5 часов пополуночи; позвано