Владислав не отказался от прав своих на московский престол, польское правительство не признавало Михаила царем, не хотело сноситься с ним, называть его, — и это при беспрерывных столкновениях, беспрерывных сношениях двух соседних государств! Русские никак не могли войти в подобные отношения, требовали, чтоб польские державцы называли в своих грамотах великого государя Михаила Федоровича, те отказывались, но одного отказа было мало; некоторые из них осмеливались писать про Михаила непригожие речи, называть его полуименем, порочить его избрание! Нужна ли была еще к тому мстительность Филарета Никитича, чтоб начать войну при первом удобном случае?
Уже в сентябре 1619 года царские вяземские воеводы писали к королевским дорогобужским воеводам, жалуясь, что они не называют Михаила царем: те отвечали: «Мы, по наказу и правде, пишем царский титул великого государя Владислава Жигимонтовича всея Руси, да и вперед писать будем, потому что всемогущий бог даровал ему это и вашими душами, душами всего народа московского, всяких людей утвердил; справедливо ли вы поступаете, что мимо его, истинного государя своего, называете государем московским Михаила Федоровича Романова? Мы, однако, с вами об этом не спорим и ссоры не начинаем, пока господь бог волю свою совершит. Говорили много об этом великом деле великие послы, когда нынешний мир постановляли, но и они это не отговорили и не замирили, титула и прав королевичевых на Московское государство не оставили, а еще и утвердили, потому что дело это положили на суд божий, чтоб бог всемогущий, который сам начал, сам же и кончил, о чем и в перемирных грамотах написано; поэтому и дожидаемся суда божия». Бояре в 1619 же году отправили к панам радным посланника Киреевского с грамотою, в которой писали: «Вы бы, паны радные, вперед того остерегали, прошлого, минувшего, отказного дела, за которое кровь христианская лилась, чего государя вашего сыну бог не дал, не начинали, из мысли бы то выложили, и королевича Владислава чуждого государства государем не описывали. А что вы в своем листе писали о боярине князе Иване Ивановиче Шуйском и о Юрии Трубецком, будто они стоят в правде крепко, королевичу служат, от него милость и жалованье принимают, то нам известно, что князя Ивана Шуйского и других в Московское государство не отпустили вы неволею и сделали это против посольского договора; а королевичеву милость и жалованье к князю Ивану и к князю Юрию мы также знаем: князь Иван ходит пешком и служит себе сам, по временам и за сторожами у гайдуков бывает; князю Юрию немного получше, содержат его побогаче, только и он часто от пахоликов ваших бывает в страхе».
Паны отвечали, что по их челобитью король велел князя Шуйского отпустить в Москву; но относительно главного дела неудовольствия увеличивались. Еще боярам, отправлявшимся на Поляновский съезд, дан был наказ: «В городах, которые уступлены в литовскую сторону, державцами сделаны Московского государства изменники: в Дорогобуже Ларька Корсаков, в Серпейске Юшка Потемкин, на Невле Ивашка Мещеринов; пишут они государевым воеводам листы о всяких делах, но царского величества воеводам с изменниками ссылаться непригоже. Когда бояре будут с панами на съезд, то поговорить им, что в уступленных городах державцами посажены Московского государства изменники и всему Московскому государству они грубны: если им быть в украинских городах, то без смут и ссоры в порубежных делах не обойдется». Представление это осталось без действия, и в августе 1620 года Мещеринов прислал к великолуцкому воеводе грамоту, в которой Михаила Феодоровича писал без государского именованья; воевода донес об этом в Москву и оттуда получил грамоту, которую должен был переслать к Мещеринову от имени великолуцкого городового прикащика; в грамоте говорилось: «Пишете в своем листе не по-пригожу, великого государя описываете без государского именованья, чего не только тебе, мужику-вору, и великим государям писать и богом дарованную честь отнимать не годится. Царского величества воевода очень удивляется товарищу твоему, что он пишет не по-пригожу, и мирного постановления не остерегает, а на тебя, бесного пса, пенять нечего, когда ты забыл бога, православную веру и свою природную землю: на тебе какого добра пытать? ты за свое воровство не только в будущем веке божия праведного суда, и здесь мщенья не убежишь: до того у вас недолго, что тебя, крестопреступника, христианского изменника, худой гайдук или сельский мужик, как пса, на корчме или ином каком-нибудь злодействе убьет».
Но мало того, что державцы, указывая на мирное постановление, не хотели называть Михаила Феодоровича царем, некоторые из них начали требовать, чтоб и русские воеводы не называли его царем, а сами начали называть его уничижительным полуименем и заподозривать законность его избрания. Литовский серпейский державца писал московскому мосальскому воеводе Хитрову: «Ты к нам пишешь грамоты не по мирному постановлению, своего М. величаешь царем, как будто не знаешь, что все государство Московское, думаю и сам ты и М. тот, королевичу нашему крест целовали; мир заключен был между государствами, а не с М., посланник Киреевский приходил в Литву не от М., но от панов-рад государства Московского!» На эту грамоту отвечал калужский воевода Вельяминов: «Из вашего письма видно, что вы не шляхетского, а холопского неучтивого ложа дети, и по своей неучтивой, последней, наипростейшей природе скверные ваши уста на великого государя нашего, помазанника божия, отверзаете подобно бешеному псу; на такого помазанника божия вам, собакам, непристойно было хульных своих уст отверзать и таким простым именем его государя злословить». Эта грамота вызвала ответ, еще более дерзкий: «Описываешь М. Романова, жильца государя царя Владислава Жигимонтовича всея Руси, которого воры, козаки, посадили с Кузьмою Мининым на Московском государстве без совета с вами, боярами и дворянами. Ныне он не на своем престоле сидит, а на того, который искони государь и сын государев, а не монашеский». Вельяминов отвечал: «Вы нынешнего короля свого называете шведом; королеву его бесчестите и браните неучтивыми речами и детей их; у вас повелось издавна, с государями вашими как хотите, так и делаете; они на вас за то не гневаются, потому что вспихнете их на королевство, а потом сами и спихнете, как сделали с Генрихом королем, а после того и Стефана короля отравили, который вами хотел владеть, как годно государям. Мы великим государям своим никогда такой измены не делывали… И прежде великий государь патриарх Филарет Никитич в мире был великий и ближний сенатор. Владиславу вашему того великого государства бог не дал за отца его и за его неправды, за вашу собацкую ложь и за лакомство, и вперед Владиславу государства Московского не видать никогда; пошатавшись по чужим землям, может и даром сгинуть, или отправит его на тот свет мачеха, а его родная тетка по матери, что у вас не новое». Серпейский державца не остался в долгу, ругательства усиливались все более и более, дело дошло до последней брани…
Бояре послали к панам список с грамоты серпейского державцы, объявляя, что подобных вещей терпеть не будут, и требуя наказания баламутам. Паны отвечали, что они мирного постановления не нарушают ни в чем, и давали знать, что самозванцы готовы, хотя король им и не благоприятствует: «Сами знаете, что из вашего народа московского некоторые, называясь государскими сыновьями, опять грамоты рассылают и людей вольных военных к себе призывают, с запорожскими и донскими козаками ссылаются и по примеру Дмитрия войною государства Московского доступать хотят: оттого великая смута на вашей украйне была, но король заказ крепкий учинил, чтоб никто из людей его не смел идти». Относительно царя Михаила паны отвечали, что он написан в перемирной записи Михаилом Феодоровичем, а не государем, потому что Владислав от своих прав не отказывался. Относительно же грамоты державца серпейского паны писали: «Мы этот список вычитали и видели, что они как солдаты, служивые люди, не зная письменного обычая, как в чужие государства пишут, попросту писали». В октябре 1620 года приехали в Москву посланники от панов Александр Слизень и Николай Анфорович с теми же речами: «Владислав прав своих на Московское государство не оставил, и вас всех и с вами Михаила Федоровича, которого вы теперь государем у себя называете, от крестного целованья не освободил». Опять паны писали о воровских заводах для угрозы боярам, желая показать, что от короля зависит сдержать и наслать самозванца на Московское государство: «В то время, — писали паны, — как комиссары на Орше платили жалованье войску, разводили его из полков и войско разъезжалось, объявился новый завод: начали метать войску грамоты от имени Ивана Дмитриевича, царевича московского, московским письмом и за московскою печатью, пишут в грамотах, что он жив и просит войско, чтоб оно, помня к себе жалованье отца его, шло в Московскую землю и помогало ему доступать отчины, государства Московского, а он им обещает добрую награду. Многие в войске этому поверили и хотели было на службу к нему идти, но комиссары доказывали рыцарству многими словами, что это выдумка, и пригрозили именем королевским, чтоб никто из них за такое воровское дело не брался; отецкие дети все их послушались, по домам разъехались, а козаки и пахолики некоторые пошли к запорожским козакам, чтоб с ними вместе провожать того Ивана в землю Московскую; тогда король тотчас разослал листы во все украинские места и запорожцам послал приказ с угрозою, чтоб все разъехались с границ».
В таком положении находились польские дела, когда в августе 1621 года приехал в Москву турецкий
