— Стало быть, так, сэр. Именно об этом и говорю.

— М-да… — Ханаран встал из-за стола, подошел к портрету Велимира в фосфоресцирующей рамке. — А почему этого бигема до сих пор не убили? Никто не догадался, что на самом деле он шпион от ренегатов?

— Кажись, такая догадка все-таки была, сэр… Да, точно была, я сам слыхал, как господин Зорге господину Куртцу говорил… Да только вот что, сэр… Ошейника-то у него не было, но наши датчики на звериных тропах… они показали, что этот парень пришел откуда-то с севера. Вот рапорт начальника отдела диверсий полковника Лепы, господин Яглом велел его передать вам. — Он развернул универсал дисплеем к Ханарану.

— Без ошейника… Смотри ты… Откуда именно он пришел?

— Со стороны Мертвой Зоны. Должно быть, из приграничных территорий. Ренегатам не под силу такой крюк сделать. Им не пройти наши южные заслоны.

— А следы на снегу?

— Не замечены. Он почти две мили по стенке каньона шел и проник через нижние щели. Тут его внешний патруль и накрыл.

— Надо же, — сказал Ханаран. Ему и впрямь становилось любопытно. — А почему об этом мне докладываешь ты, а не наш всеведущий умник Куртц или хотя бы кто-нибудь из руководства карантина? Им не нашлось, что сказать?

— Простите, сэр… Дело в том, что бигем хочет говорить именно с вами и ни с кем из них. Мне об этом сообщили, и я вам докладываю.

«Ну и дела…» — подумал Ханаран.

— Знаешь что, эдвайзор, — сказал он. — Ты должен был мне все это не так преподнести.

— Простите, сэр, но мне подумалось… — Пэш осекся, встретившись с мрачным взглядом Верховного.

— Весьма сомневаюсь, что ты вообще обдумываешь свои доклады заранее. Вот какое у меня впечатление складывается: ты — идиот!

Он сделал гримасу номер три, которой надлежало бояться всем без исключения. Когда-то Ханаран про себя называл ее «взглядом смерти».

— И из этого следует, что ты — потенциальный праноматериал, — сказал он, внимательно глядя на эдвайзора и пытаясь выцедить хоть каплю удовольствия из создавшейся ситуации.

— Помилуете, сэр, — пробормотал внезапно побледневший Пэш. Он с тревогой и преданностью вглядывался в глаза Верховному: ну, скажите, сэр, ведь это была всего лишь шутка, не так ли?

— Проклятье, — вздохнул Ханаран. — Сам ты что об этом думаешь?

— Мне… мне кажется… — ожил Пэш, — этот бигем в самом деле пришел из… Мертвой Зоны…

Он прикусил язык, видимо, испугавшись своих слов.

— Что-то я подзабыл, ты в своей должности сколько уже служишь? — спросил Ханаран.

— Три месяца, пять дней, сэр.

— М-да, достаточно много, чтобы научиться извилинами шевелить. Пора с тобой что-то делать, пора… Ну, ладно. Прежде чем увижу этого чудесного бигема, вызовешь ко мне Куртца и начальника особого отдела. И пригласи господина Яглома.

Поль Маре из тех офицеров-штурмовиков, которых на тактических курсах называют рвачами или стервятниками, хотя на самом деле в душе он не таков. Просто от природы Поль старателен, и всякое дело любит выполнять на совесть. К тому же он сын героя — резидента Клода Маре, человека, погибшего при исполнении задания в Мертвой Зоне. К счастью Клод Маре успел посвятить сына в линию штурма. Когда отец передал десятилетнему Полю ментальное послание штурма, мальчик принял его как принимают имя или наследственное имущество.

В самом этом слове — «штурм» — он чувствовал вкус детства. Возведенное до культа его предками задолго до того, как Велимир пришел к власти и привнес в него новое, более вещественное значение, это громкое, благозвучное, но безликое, слово жило в нем не как военная задача или манифест к действиям, а как некая извечная и непреходящая духовная ценность. Поль никогда не связывал с понятием штурма реальной возможности избавления от пороков настоящего, от тесноты подземелий, от нехватки солнца и воздуха. Зато он видел в нем возможность самоопределения и носительства идеи. Именно так — он был штурмовиком от рождения и всю свою сознательную жизнь свято верил, что штурмовиком и умрет.

Но отблеск той же самой идеи, проявленный в чуть ином значении, — «повстанчестве» — странным образом от него ускользал. Когда кто-нибудь при нем начинал рассуждать о светлом будущем — о тех временах, когда уйдут терракотеры, исчезнут карательные машины, а теперь уже и недавно открытые враги «кинготы» (новомодная гипотеза, толком никем не понимаемая, но вызвавшая небывалое количество пересудов), тогда Поль старался абстрагироваться. Он уходил в свои мысли, не желая слышать бестолковых разглагольствований. Он не любил, когда ругают бигемов только за то, что они огромные и якобы кровожадные. Или когда Шмуль на больших собраниях критиковал Куртца за слишком слабые требования к проектам эмигрантов со стороны его представителей в приемной комиссии.

Раньше Поль возглавлял танковый легион (смешно, притом, что он ни разу не бывал на технической позиции, и все учения проходили лишь на тренажерах). Поль делал все, что требовал от него устав. Его легион был лучшим с точки зрения тактической подготовки к штурму и абсолютно безукоризненным в плане технического состояния. Если бы когда-нибудь ему выпало руководить всем Поселением, первым делом он превратил бы его сложное законодательство в простой, емкий и справедливый устав, которого бы неукоснительно придерживался сам и требовал бы этого от подчиненных. Танкисты любили его, да и он чувствовал себя на своем месте, но однажды Поль совершил большую ошибку. На банкете в честь праздника Воссоединения в присутствии господина Яглома на вопрос выпившего Тагера, начальника службы питания: «Какими будут наши банкеты под небом свободы?» Поль философски ответил: «Разница лишь в том, господа, что может неожиданно пойти дождь». К счастью рядом был начальник карантина господин Зорге — друг и соратник отца — он заполнил болтовней создавшуюся паузу и, как мог, замял это дело. Он же на следующий день устроил так, что Поля перевели к нему заместителем почти без потери статуса и жалованья.

В карантине у Поля снова появилось раздолье для упоения идеей и педантической деятельности. Люди все поступали и поступали. Даже сейчас, когда в горах местами выпадал снег. В основном это были, конечно, албы — не менее трех-четырех человек в день. Из них формировали две ступенчатые группы. Иногда — раз или два в месяц — прибывшим албам удавалось привести с собой бигема. Для них был отведен отдельный корпус, одновременно в нем могло содержаться до семи особей. Сейчас кроме новенького там находился один бигем по имени Шоко, сильно пострадавший во время захвата, — он томился в своей камере уже две недели. Новый метод фермеров оглушать охотников бета-импульсаторами несколько увеличил приток бигемов, но продлил срок пребывания их в карантине. Тот, оглушенный, слабо реагировал на внушение и почти не обучался. Он сидел на полу и, обняв колени, ждал еды. Зато новенький был одним из самых любопытных экземпляров, которые Полю когда-либо приходилось видеть. Этот здоровяк спокойно согласился на дезинсекцию и прививки, однако, когда его хотели протестировать, поставил условие, что не ответит ни на один из вопросов, если ему не предоставят аудиенции с Верховным.

Поль покончил с оформлением документов, вынул из стола несколько маленьких барабанчиков, расставил их в нужном порядке и, достав из кармана палочки с мягкими наконечниками, отбарабанил «Марш отверженных» — любимое произведение, которое разучил еще будучи курсантом. Вздохнув облегченно, он спрятал инструменты.

После этого Поль обошел аудитории, где занимались албы, прибывшие в последний месяц-полтора. Все шло строго по расписанию, и Поль, напустив важности, каждому из преподавателей говорил: «Продолжайте».

Пэш сообщил, что господин Ханаран явится к новенькому бигему сам. Шеф — господин Зорге — еще не вернулся с приемной комиссии, и у Поля оставалось немного времени. Выйдя из учебного крыла, он направился в отделение бигемов.