— Почти ничего нет, — сказала она с сожалением. — Только кое-какие случайные записи.
Руна включила телевизор, и Зубров, усевшись на полу, уткнулся в экран. Перед ним стали возникать, сменяя друг друга, горные пейзажи, подземные коридоры, залы, лица незнакомцев — рыжих, белых, мужчин, женщин, стариков, детей… Все выглядело причудливым, но в то же время пробуждало в памяти смутные образы.
Зубров попытался припомнить лицо матери, но вместо него в воображении возникло лишь бледное качающееся пятно.
Внезапно ему стало тошно.
— Давай свои присоски, — нарочито сурово потребовал он.
Руна предложила улечься поудобнее, сняла с себя ремень. Немного повозившись, она вытащила из разных отверстий несколько серебристых проводков с пластинками на концах. Одну прилепила к его затылку, другую установила над переносицей, третью на левый висок. Выудила из ремня еще один проводок — черный — и прилепила пластину к правому виску.
— Прикрой глаза, — попросила она. — Постарайся ни о чем не думать. Услышишь звук, очень тихий, сосредоточься на нем.
Он сделал как она сказала. Что-то щелкнуло в ушах, где-то в затылке едва уловимо зашипело.
— Не открывай глаза, — сказала Руна. — Теперь попробуй сделать вот что: постарайся закрыть еще одни глаза — внутренние, те, что смотрят в воображение. Ничего, если не получится с первого раза. Главное — не забывай концентрироваться на звуке.
Легко сказать. Где они, эти внутренние глаза? Зубров крепче зажмурился. Картинки, цвета, пятна — все в движении. Зажмурился сильнее — не помогло. Он представил, что захлопывает ставни — черные ставни, чтобы не видеть ничего, и почти тотчас его охватило ощущение провала.
«Пустота», — едва не воскликнул он, но губы слиплись, и невозможно было ими пошевелить. Стало абсолютно темно. Затем и тело куда-то исчезло, словно растворилось. Что-то бесплотное равномерно вращалось в пустоте, не имевшей ни верха, ни низа, поскольку самого центра тяжести больше не было. Мысли ушли, если не считать мыслью это странное вращение. Зуброву казалось, что крутился какой-то вал с зубцами на боках, счищая с внутренней поверхности черепной коробки отложившиеся там наслоения. Так это или нет — теперь он не смог бы даже сформулировать вопрос. Он крепко спал, вернее, наступил период, в течение которого не происходило ровным счетом ничего, лишь сознание ритмично то появлялось, то куда-то проваливалось. Неизвестно, сколько длилось это состояние, но со временем оно стало не таким глубоким, перешло в поверхностную дрему. Зубров стал видеть сны: сперва они были совершенно бессмысленными и неразборчивыми, затем обрели форму и цвет, стали поражать яркостью и четкостью картинок. В этих снах он мчался как ветер. Он был дикарем и радовался своей силе и ловкости. Он без страха прыгал в пропасть, чтобы, коснувшись гладкого камня, прыгнуть еще глубже и нестись к следующему камню, от него — еще дальше вглубь, чтобы потом резко развернуться и, впившись крепкими пальцами в расщелину, описать гибким телом дугу и мягко приземлиться на ровной площадке. Все знакомо, все изучено с детства.
Можно двигаться одинаково быстро как с открытыми глазами, так и вслепую. Вот он уже бежит по неровной поверхности, поросшей сухими кустарниками: в свете луны они кажутся голубоватыми. Какая торжественная, зловещая красота! Все принадлежит ему одному. Он — царь этих земель, хоть есть и враги, что притязают на право владения ими. Только он спокоен, ведь он убьет их всех: пускай только попробуют стать на его пути. Он презирает их — недостойных, пустых, бессильных, нездешних, лишенных права на существование. Он убьет их, но позже, а сейчас он занят охотой: он — стремительный опасный хищник! Его кости крепче любого камня, а мышцы сильнее дерева. Он чувствует упоение, радостный вопль рвется из груди. Но опытный охотник умеет кричать беззвучно, этот крик разносится по его просторной груди — крик восторга и ярости, крик победы…
— …хватит! Хватит! — испуганный голос Руны. — Сиг, пожалуйста!
Зубров вскочил на ноги, качнулся, едва устоял… Перед глазами все плыло, комнату мотало туда- сюда.
— Что? — прохрипел он.
Кровать встала на дыбы, он отпихнул ее от себя, его самого тут же бросило в сторону. Руна взвизгнула, отскочила.
«Ага… бойся меня…» — злорадно подумал Зубров, шаря руками в поисках опоры.
Он скрежетал зубами. Разъяренный зверь сидел внутри, он жаждал разрушения. Нет, он сам — этот зверь, и чужак — коварный, подлый — хотел телом завладеть. Демон влез в него во сне.
Майка теснила грудь… Одним рывком Зубров ее разодрал — воздуху не хватало…
Албианка… полуголая… она впустила демона, сука!
Бросился к ней, схватил за руку в тот миг, когда она пыталась подобрать с пола ремень. Ага… вот теперь дошло, что это за хреновина… Оружие, которым собиралась прикончить его, вот что!
— Орест! Остановись! Сиг!
— Хватит! — Он толкнул ее на кровать. — Заткнись!
Она упала на спину, халат задрался… белая полоска такни между ног… Там, за ней…
— Орест! — Она пыталась защитить себя ремнем. Взгляды встретились. Там, в ее глазах, ужас. Ремень полетел в сторону, на кресло…
Он навалился сверху, она охнула… новое чувство… волны… жаркие… Все потемнело… Вокруг — ничего… только впереди лицо девушки… перекошено… глаза широко раскрыты… «Ладно, — хочет сказать кто-то внутри. — Не причиню вреда». Но вместо слов — рык. Руна… она такая… такая…
Стал рвать на ней халат… тонкая ткань на бедрах легко порвалась… Она вскрикнула. Ярость — это твоя сила… получи над ней власть… Нет, это надо понять, это… Но думать не получалось. Его лихорадило, рот наполнился слюной, и он не мог ее даже сглотнуть, не получалось: она так и текла на подбородок. Он провалился куда-то в глубину… Руна застонала… внутри у нее было тепло. Краешком разума он отметил: хорошая добыча… теперь… всегда… Он продолжал хотеть Руну, ему мало этой теплой глубины. Наконец, его желание стало бесконечным и невыносимым, превратилось в крик, он стал орать, и тогда в какой-то момент все исчезло — он взорвался. Пошел обратный отсчет… С каждой ослабевающей конвульсией реальность стала меняться. Он все еще содрогался, а память уже возвращалась в свой замысловатый лабиринт, на ходу сортируясь и упорядочиваясь — год за годом, день за днем, минута за минутой.
— Эй, албианка… — прохрипел он, откидываясь на спину. — Эти твои штуки… проводки твои… они сработали, железяка в печенку!
Теперь память содержала и истинное, и ложное, и в этом, как ни странно, не было противоречия.
Он сел, потер руками виски.
— Вот зараза!
Он попытался собраться с мыслями, но они расползались.
— Кажись, вышло! Как заново народился! Охренеть!.. Слышь, а? Э-хе-хе… каково же я тебя…
Это было похоже на пробуждение после слишком крепкого хмельного сна. А может на исцеление сумасшедшего. Только на кой хрен они только что все это вытворяли?..
— Злобный чхарь… морок нашел… — пробормотал он. — Морок в башке… во всем теле… Что же это я… Послушай, Руна… вроде, дикарь во мне очнулся.
Тут до него окончательно дошло, что он натворил, и ему стало неловко. Он покосился на Руну: волосы ее разметались по подушке, на бледном лице проступил слабый румянец.
Первый сеанс восстановления памяти до того, как у Зуброва началось оцепенение мышц, как оказалось, длился семнадцать минут и десять секунд. Затем его стало трясти, и Руна вынуждена была сорвать датчики.
Она считала, что сеанс придется повторить, но он был другого мнения и даже слушать не хотел.
— Хватит того, что есть. Айда! Тот мужик, что до этого был… ну, я, то есть… забудь того тюфяка, чхарь бы его…
Зубров вспомнил и мать, и сестру, и дядю Огина, и Мерло Джикера, и Мохнатого Толстяка Уилла, и
