рассмеялась. — Ну, и дура я… Ты же среди них как ни как всю жизнь прожил. Небось этих самых солянок видимо-невидимо переел? Сколько же тебе здесь лет, Сиг?

— Я Орест, и мне двадцать два. А что?

— О нет, они явно лишку приписали. Если не ошибаюсь, на самом деле тебе семнадцать- восемнадцать. Ты был младше Уилла, а ему месяц назад девятнадцать стукнуло. Ну, давай, располагайся, Сиг. Падай на кровать, если хочешь… Одним словом, чувствуй себя как дома.

Она ушла. Зубров подошел к креслу, переложил стопку журналов «Работница» и сломанную зеленую шкатулку на комод и сел. Он осмотрел себя и решил, что позже попросит у Руны нитку с иголкой — починить порванную штанину.

Он снял влажный пиджак, повесил его на подлокотник, взял верхний журнал и откинулся на спинку кресла.

«Маски для лица из сырого картофеля: дешево и сердито», — прочел он, развернув журнал на середине. Мать тоже собирала «Работницы». На антресолях целая стопка — лет за восемь. Справа от этой стопки — коробка с новогодними игрушками. Последний раз елку ставили, когда он учился на втором курсе.

— У меня почти все готово, — негромко позвала Руна. — Иди, мой руки.

Войдя в тесный санузел, он повернул кран на раковину, включил воду и стал намыливать руки синим обмылком. Кафель выложен до середины зеркала, на плитки верхнего ряда наклеены переводки: их клеили очень давно и в разное время, многие из них наполовину облезли.

«Да какой она агент, — подумал Зубров, неожиданно испытав смешанное чувство разочарования, усталости и некоторой брезгливости. — Она чокнутая, хоть и складно говорит. Такое бывает. Какая-нибудь форма шизофрении…»

Но тут он вспомнил, что Руна каким-то образом узнала о его сбритой шерсти, сумела лихо оседлать в электричке и на ходу нашла вполне логичное объяснение его сверхспособностям. Все это как-то не очень вязалось с только что выставленным диагнозом.

Он вытер руки вафельным полотенцем и прошел в кухню. На Руне уже не было парика. Зубров сел за стол, и девушка поставила перед ним миску с супом.

— Парадокс, — возмущенно протянула она. — Внушать Сигурду Дзендзелю, что он… робкий. Думаю, это взрывоопасно. Рано или поздно твое самолюбие должно было восстать. Стало быть, они получили то, что и следовало ожидать… А хочешь, угощу алычевкой? Домашней! По правде говоря, ее терракотеры синтезировали, но Флоре положено думать, что это ее рук дело. Я пробовала. Между прочим, не хуже той браги, что Дина готовила.

Зубров не стал отказываться. Алычевка была кисло-сладкой и приятно согревала изнутри. Суп тоже был недурен: он уплел три миски.

Когда они опустошили бутылку, Зубров разговорился.

— Ладно, хорошо. Допустим, в головах отдельных граждан и в самом деле есть некая программа. Порядок действий, иначе говоря. Упрощенный вариант миропонимания. Знаю я таких. Иной раз самого удивляло, как это так я безоговорочно делаю то, что мне не кажется разумным. Бывает, кое-какие вещи вызывают уйму вопросов, но что-то словно бы мешает в этом разобраться… Не знаю, может, и есть какие- то эксперименты со стороны правительства. Может статься, я и сам типичный гражданин с программой в мозгах. Однако это не повод считать, что все общество запрограммировано. Не все такие, Руна. Есть один приятель, он старше меня и многого достиг… Так вот, он далеко не такой, о каких мы сейчас толкуем. Он не желает идти в ногу с остальными, хоть и партийный. Словом, крамольник. Его рвут на части антифедеративные идеи. Между прочим, довольно трезвые идеи…

Он поймал серьезный, немного сочувственный взгляд Руны и задумался.

— Разве это не достаточное опровержение твоей версии? — спросил он. — Думаю, достаточное. Если бы вся страна управлялась при помощи программ, как ты говоришь, в мире царило утопическое благополучие. Почему же тогда до сих пор есть тюрьмы, армии, капстраны? Почему богатые и по сей день жмут бедных?

Руна встала, собрала со стола грязную посуду и поставила ее в мойку.

— Идем, — проронила она.

Руна пошла в комнату, Зубров поплелся за ней. Она указала ему на кресло и включила телевизор. Пока он нагревался, задрала свитер и комбинацию. Зубров не отвел взгляда, он внимательно разглядел спортивную линию ее бедер и полоску матовой кожи над широким серебристым ремнем. На этот раз в ее движениях он усмотрел какое-то особенно соблазнительное изящество, Руна была мила по-домашнему.

Она отсоединила от ремня мелкую продолговатую деталь и что-то с ней проделав, вставила в одно из гнезд на задней панели телевизора. Затем пробежала пальцами по невидимым клавишам на ремне, и, отступив назад, села на край кровати.

Экран засветился, через пару секунд появилось изображение.

Звука не было — лишь чередующиеся один за другим короткие кинодокументы, время от времени разделенные слайдами. Такой четкости изображения Зуброву не приходилось видеть ни разу в жизни: казалось, люди и предметы на экране обрели объем. Сначала глазам предстала картина длинного зала, ярко освещенного рядом дугообразных ламп. Люди с белыми, как молоко, волосами, в светлых туниках на больших столах-верстаках собирали сложные устройства. Один из них, старик с бородой, подняв руку, в чем-то горячо убеждал остальных.

— Албы, — сказала Руна.

Следующий сюжет: это уже другой зал, менее освещенный, здесь стояла машина, похожая на аэросани, оборудованная то ли винтами, то ли циркулярными пилами. Тот же старик, опершись на нее, смотрел в камеру, улыбаясь. Вот он кивнул и заговорил, видимо, отвечая на вопрос. Новый ракурс: камера приблизилась к тому устройству, что похоже на пилу. Стала видна тонкая спираль, обвивающая диск и покрытая прозрачным материалом. Тут один за другим последовали какие-то чертежи с обозначениями, сделанными на незнакомом языке, но с привычными цифрами. После этого еще несколько слайдов — виды горных склонов, скалы, входы в пещеры. Далее последовали съемки, сделанные то ли в сумерках, то ли с использованием инфракрасной оптики: человек прыгнул со скалы на дерево. Затем другой вид: поверхность горы, вся в зазубринах и валунах, — по ней с неестественной скоростью пронесся чей-то силуэт.

— А это бигемы, — сказала Руна и тут же друг за другом на экране стали появляться и исчезать рыжие бородатые мужские лица — глубоко посаженные злые глаза, выпяченные надбровные дуги, крепкие челюсти. Зубров непроизвольно схватился за подбородок. Как же они все похожи на него!

Он поднялся с кресла и, пересев на кровать, взял Руну за руку.

— Ты рассчитываешь на мою помощь. Я правильно понимаю?

Компьютер Руны перехватил и сохранил в себе всю информацию, которую, как она сказала, пытались запихать ей в голову, и позже она смогла с ней частично ознакомиться. Тут была и ее биография, и профессиональные знания, и знакомства с «родными», друзьями и соседями, которых она прежде никогда не видела. С помощью компьютера Руна записала себе в память «язык аборигенов», как она его назвала, это было что-то вроде ускоренного курса. Язык не вошел в глубокие слои подсознания и не достиг уровня рефлексов, чем и объяснялся чуть заметный акцент. На работе она сказала, что первые годы детства жила с родителями в Фотарии, где отец служил военным, и это соответствовало той действительности, которую она должна была исповедовать.

Квартира, в которую она приехала после того, как покинула поликлинику, оказалась маленькой двухкомнатной «хрущевкой». Согласно своей биографии, Флора потеряла родителей три года назад: они разбились в автокатастрофе. «Этот маленький сюжетный поворот сценария облегчил мою участь, — сказала Руна. — Куда хуже было бы приехать в квартиру к живым родителям и играть роль их дочери». Впрочем, в Алгирске жил ее «старший брат», у него была семья и двое мальчишек пяти и семи лет. За эту неделю брат звонил ей дважды. Он настойчиво уговаривал ехать с ними в следующее воскресенье за город, к Марлинскому озеру, каждый раз напоминая Флоре, чтобы она поискала на балконе его старый спиннинг.

Дома в шкафчике она нашла потрепанный фотоальбом со снимками и с изумлением на большинстве из них узнала себя, запечатленную в разном возрасте. Последний снимок был вставлен недавно, на нем она