Громов был женат, а семья – священна. Так маленькой Алле с детства внушали родители, и она была с этим согласна. Посмотреть в сторону женатого мужчины было для нее чем-то сродни воровству. Стыдно лезть в чужой карман! А в чужую семью? Она была воспитана в лучших традициях: Татьяна Ларина, Наташа Ростова… – вот достойные примеры для подражания. Анна Каренина была «грешницей, которая плохо кончила».

– Видишь, Алла, что происходит с женщиной, которая переступила черту? – говорила ее мама. – Она не нашла ничего лучшего, как лечь на рельсы! Ее распущенность привела ее к этому! Распущенная женщина – это дурной тон! Это…

Мама так никогда и не договаривала фразу до конца, потому что слов для обозначения «такой женщины» у нее не хватало. Она просто не могла подобрать подходящее выражение, чтобы передать все безобразие, весь позор такого поведения.

Алла Викентьевна перестала думать о возможном замужестве после того, как ей исполнилось тридцать, и давно поставила на себе крест как на женщине. То, что не состоялось в юности, не стоит осуществлять в старости. Да! Она, в свои неполные пятьдесят, считала себя старухой! Какая нелепость…

Впервые осознав, что она думает о Громове как о мужчине, Алла Викентьевна пришла в неописуемый ужас. Как она могла себе позволить! Заглядываться на женатого человека?! Ей не скоро удалось привыкнуть к своему новому состоянию. Оно оказалось вовсе не отвратительным, как она думала раньше. Оно оказалось чудесным! Божественным!

Алла Викентьевна, разумеется, тщательно скрывала свои чувства. Ей и в голову не могло прийти, что Игорь Анатольевич испытывает то же самое. Чем старательнее они скрывали это друг от друга и от самих себя, тем более росло и крепло у обоих это чувство. Что это было? Любовь? Они не задумывались. Разве дело в названии?

Алла Викентьевна стала жить с мыслью, что она «переступила черту», и замирала от страха. Она боялась неотвратимого возмездия. Почему-то она решила, что, если у нее появится счастье, обязательно произойдет нечто ужасное, и она его потеряет. Она жила, как приговоренный к казни в камере смертников, и все равно… была счастлива. Такое уж это чувство – любовь: оно не подвластно никаким земным законам!

Погрузившись в размышления и воспоминания, Алла Викентьевна ловко и быстро делала свое дело. Чай был готов, и пора было его нести в кабинет Громова, но женщина медлила. Непонятное внутреннее волнение сбивало ее с толку. Сегодняшняя встреча со слепым беспокоила, внушала опасения и страх.

«Напрасно я не прочитала письмо, – посетовала Алла Викентьевна. – Сейчас отнесу чай Игорю Анатольевичу – и прочитаю».

Громов был рад ее видеть. Он сам не знал, почему. Что в ней было такого особенного? Выходит, было! Он поблагодарил за чай. Алла Викентьевна посмотрела на него молящими глазами и вышла. Ей не давало покоя письмо.

«Она сегодня не такая, как всегда, – подумал Громов. – Что-то случилось».

Спрашивать было неудобно. Вдруг это что-то личное? Женщина и так расстроена, а тут еще он со своими вопросами! У Громова испортилось настроение. От Смирнова не было никаких известий. Видимо, дело оказалось не таким простым.

«Оно и не могло быть простым, нечего себя обманывать! – рассердился Игорь Анатольевич. – Сегодня вечером сам позвоню Всеславу, узнаю, какие новости».

Он выпил чай, полистал какие-то бумаги… Ничего не шло в голову, кроме Аллы Викентьевны. Вчера звонила жена из Крыма, сказала, что у них там все в порядке. Маринка постепенно приходит в себя, они ходят каждый день гулять к морю, дышать йодом. Немного загорели. Все-таки юг есть юг!

Громов велел, чтобы они ничего для себя не жалели, покупали все самое лучшее – продукты, вещи, – развлекались. Денег он еще пришлет, в случае чего.

Разговор с женой успокоил Игоря Анатольевича. За семью переживать не стоит: у них все налаживается.

Громов посидел еще некоторое время в кабинете, ответил на пару телефонных звонков – и не выдержал… Как там Алла? Он давно называл ее так про себя. Надо пойти спросить, что случилось, или хотя бы посмотреть, в каком она настроении.

В чистые окна светило из-за туч тусклое солнце, в форточку свежо дуло утренней прохладой. В комнате, где сидела секретарша, стоял слабый запах роз.

Алла Викентьевна плакала. Перед ней на гладком офисном столе лежало письмо. У Громова неожиданно похолодело в груди. Благодаря Алле он многое понял в этой жизни, многому научился. Например, любоваться видами старой Москвы на закате, покупать первые фиалки, гулять пешком по первому снегу, смотреть, как идет лед по Москве-реке… Громов осознал, что долгое время он жил в каком-то узком, тесном и ограниченном пространстве, а жизнь, оказывается, широка, многолика и прекрасна. Он узнал, что это такое – «купаться в облаках»! Или умирать от тоски, когда два дня не видишь другого человека, близкое и родное существо, дороже которого нет и не может быть ничего на свете!

В присутствии Аллы Викентьевны его жесткая, непреклонная душа смягчалась. Иногда, по ночам, ему становилось страшно – как он вообще смеет подходить к ней, с его тяжелым прошлым, с тем, что он делал и продолжает делать, с его связями, окружением и далеко не безукоризненными манерами? Что бы она сказала, если бы узнала о нем все?..

Всего о Громе не знал никто. Одни были давно мертвы, других он не допускал в темные закоулки своей заблудшей души. Единственный, кто знал о нем все, был он сам. Иногда он сам себя боялся. Его мало что могло вывести из равновесия, в том числе и женские слезы. Но… смотря чьи. За все время их совместной работы секретарша ни разу не плакала, во всяком случае, при нем.

– Алла Викентьевна, голубушка, что с вами?

Гром сам себе удивлялся. Откуда у него брались такие слова и такие интонации? Видимо, остались еще в нем неоткрытые острова, на которые «не ступала нога человека».

Секретарша смотрела на него полными слез глазами и молчала. Игорь Анатольевич подошел ближе и взял в руки письмо, отпечатанное на одной стороне листа. Неизвестный сообщал, что он все знает об истинных отношениях Громова и Аллы Викентьевны и то, что, как они думают, никому не ведомо, для него не является секретом. Поэтому Алла Викентьевна должна будет сообщать ему все, что его заинтересует: касается ли это офиса, состояния дел на фирме, заключаемых договоров и контрактов, движения финансовых средств – или личных отношений Игоря Анатольевича с ней, с его женой, дочерью и внуком, охраной, сотрудниками, партнерами по бизнесу, друзьями и знакомыми. Если же она, по своей глупости и недальновидности, не послушается доброго совета, то ей придется об этом горько пожалеть. И дальше шел богатый перечень ожидающих бедную Аллу Викентьевну наказаний: и то, что Тамара Громова, супруга шефа, «все узнает», и то, что это станет известно всей Москве, всему деловому миру, и то, что сам Громов может серьезно пострадать, не только морально, но и физически, и даже то, что может пострадать его семья.

Аллу Викентьевну особенно испугали две вещи – нежелательная огласка и угрозы в адрес Игоря Анатольевича. Тот, кто это писал, очень хорошо знал, чем ее можно вывести из равновесия и заставить совершить глупость. Собственно, «оглашать» на всю Москву было нечего. Интимной связи у Громова и его секретарши никогда не было, да и вообще – то, что они переживали у себя внутри, каждый по-своему, не успело перерасти в те «отношения», на которые намекал автор письма. Громов уважал и ценил Аллу Викентьевну, а она добросовестно выполняла свою работу и была предана своему шефу. Только и всего.

Теперь же, глядя на строчки письма, которые откровенно говорили о том, что все это время оставалось скрытым глубоко внутри у этих людей со сложными характерами и непростыми судьбами, – они оба, и Громов, и его секретарша, вдруг отчетливо увидели правду. И правда эта состояла в том, что они, такие разные, уже прожившие половину жизни, полюбили друг друга.

– Алла Викентьевна, – мягко сказал Громов, наливая в хрустальный стакан воду и подавая женщине, – выпейте! Или, может, лучше коньячку?

Она всхлипнула и отрицательно покачала головой.

– Успокойтесь! Чего вы так расстроились? – спросил Игорь Анатольевич, глядя, как дрожит ее рука и вода едва не проливается на стол.