просочилось? Видимо, из уважения к Ивану Николаевичу сведения так и остались конфиденциальными – для служебного пользования.

– Но как Матвеев обо всем догадался? – после паузы спросил Смирнов.

– Сам не знаю. Но когда он после того праздника мне все по полочкам разложил, все объяснил, как и что, я понял, что он прав. Так все и было! Я бы и сам мог догадаться, если бы… Разве мне могло такое в голову прийти? Я потом выяснил, что охранник этот дружбу со сторожем на автомобильной стоянке завел заранее, и в ту ночь его дома не было, и еще много чего… Сомнений у меня никаких не осталось. А что дальше было, я не скажу.

Смирнов уже понял, что было дальше. Но Матвеев-то, Матвеев! Как он все это проделывал? Как это ему удавалось?

– Так откуда Матвеев все узнал? – не выдержал Славка.

Наумов пожал плечами. Он и сам не раз ломал над этим голову.

– Может, он мысли умел читать? Честное слово, я даже такое предполагал! А как еще?

– Да… вот это история!

– Не ожидали?

– Правду сказать, не ожидал. А как ваша трость у Матвеева оказалась?

Иван Николаевич снова задумался. Говорить или не говорить? Похоже, что особого выбора у него нет. Он и так рассказал слишком много. К тому же слова – это только слова. Их к делу не пришьешь! И откуда только этот Смирнов узнал, чья трость? Придется говорить.

Наумов даже про боль в ноге забыл.

– В тот день мы договорились встретиться с Денисом Аркадьевичем. Он потребовал, чтобы никого больше не было, кроме нас. Пришлось мне самому за руль садиться, ну и палку взять… У меня как раз сустав воспалился. А тут – дело неотложное.

– Какое?

– Одного моего близкого друга обманули, выманили у него огромную сумму денег. Причем так все обставили, что не подкопаешься. Он мне много помогал в свое время, выручал. И мне захотелось не остаться в долгу. Вот я и попросил Дениса Аркадьевича о встрече. Такие вещи по телефону не обсуждаются…

Славка кивнул.

– Ну и… поехал я. Смотрю, никто меня не встречает. Собаки, к счастью, закрыты оказались, значит, Матвеев меня ждал. Я вошел, позвал… никого. Прошел по комнатам – и увидел его… Он уже был мертвый. Вы мне верите?

Славка поверил. Чутье подсказывало ему, что Наумов говорит правду.

– А в котором часу вы приехали?

Иван Николаевич наморщил лоб, вспоминая.

– Мы договаривались на пятнадцать тридцать. Где-то около того я и явился. Матвеев любил пунктуальность.

– Вы ничего подозрительного, необычного не заметили?

– Нет… если мертвец – это обычное явление, то больше ничего.

– А палку как забыли?

– От страха… Когда я туда шел, у меня нога очень болела. А как увидел Матвеева… куда только все делось! Представьте себе… темный притихший дом, ни звука, ни шороха… и только в самой глубине – тусклый свет, настольная лампа горит. И в этом зловещем световом пятне, прямо посередине – лежит хозяин дома, мертвый, с посиневшим лицом… Как в театре! Только с той разницей, что после закрытия занавеса актер не встанет и не выйдет получать свои аплодисменты. Жуть такая меня охватила, не передать… каждый волосок на теле дыбом поднялся! Выбежал я вон, себя не помня, помчался обратно в Москву. Только когда из машины вышел, спохватился: где трость? Но возвращаться не стал. Побоялся. Думаю, Денис Аркадьевич не случайно так аккуратно относился ко времени визитов, и я мог столкнуться там со следующим посетителем. А это, как вы понимаете, при сложившихся обстоятельствах было для меня крайне нежелательно.

– Вас никто не видел у дома?

– Никто. Во-первых, там все дома вокруг пустые, а во-вторых, такие заросли, что и захочешь – не увидишь.

– Собаки лаяли?

– Черт его знает, не помню. Может, и лаяли… Хотя… нет. Они очень хитро обучены, если посетитель им знаком, зря лаять не станут. Матвеев их сам дрессировал. Собаки были его страстью.

– А еще были у него какие-нибудь увлечения? – спросил Слава.

Иван Николаевич потирал лоб, вспоминая. По его лицу пробегали тени минувших событий, пережитых волнений.

– Самой большой его страстью была жизнь. Только относился он к ней как-то странно… Он не жил, а как будто выходил на сцену, и тогда наступал его звездный час. Большой был любитель эффектов! Чужие тайны любил, хорошие вещи, деньги, красивых женщин… Люди для него были чем-то вроде предмета развлечения. Все, пожалуй…

– Больше ничего не вспомните?

Иван Николаевич задумался. Прошло минут десять; Смирнов уже собирался поблагодарить хозяина и удалиться, как тот поднял голову и улыбнулся.

– Кажется, я кое-что вспомнил! Если бы вы меня не спросили… Рядом с трупом валялась бронзовая статуэтка и… часы. Наверное, Матвеев боролся за свою жизнь, вот часы и свалились…

– А как они выглядели?

– Часы? Обычно. Небольшие, с позолоченным браслетом. А может, и золотые… И знаете, с зелеными камешками. Я вспомнил! Если бы камешек не сверкнул, я бы этих часов просто не заметил. Я и так про них забыл! Думаю, они упали у Дениса Аркадьевича с руки – либо когда он боролся с убийцей, либо когда падал.

Больше Наумов, как ни напрягался, ничего добавить к сказанному не смог.

– Спасибо вам, Иван Николаевич. Можете не опасаться, вам во вред я ничего из сказанного использовать не буду. Трость вашу нашли на месте убийства, но никто не знает, что она принадлежит вам. Как я об этом узнал, не скажу. Пока вы можете быть спокойны. Думаю, вам ничего не грозит, – и Смирнов распрощался.

По дороге домой Славка вспомнил, что на руке убитого Матвеева были часы, только не позолоченные, а швейцарские, механические, с корпусом стального цвета. Так, во всяком случае, следовало из протокола осмотра места происшествия, с которым Славке удалось ознакомиться за определенную плату. Никаких других часов рядом обнаружено не было. Так что… можно считать Наумова лжецом? Но Смирнов почему-то склонялся к мысли, что часы, о которых говорил Наумов, на месте убийства были. А потом исчезли. Куда? Когда именно? И как? Хотелось бы получить ответы на эти вопросы. Но пока это не представлялось возможным.

Славка был доволен результатом своих усилий. Огорчало его только то, что он ни на йоту не приблизился к дневникам. Где же они? Это по-прежнему оставалось загадкой.

Виктор осторожно встал, стараясь не разбудить жену, прошел в ванную и включил горячий душ. Он любил думать, стоя под струями воды, словно эта водяная завеса отделяла его на время от окружающего мира, который отвлекал и требовал внимания. Здесь же, за прозрачной шторкой, в тумане пара и шуме капель, он был один на один с собой, даже без одежды, которая стесняла и накладывала определенную манеру поведения, а в своем первозданном виде – как в первый день от сотворения Адама…

Это потом, когда он побреется, наденет отлично сшитый костюм, рубашку и галстук, кожаные туфли,